— Одеваться!
Князь одевался медленно, ругал слуг, швырял в них чем попало. Безропотные рабы молчали, появлялись в панской опочивальне и исчезали, как тени. Наконец, когда пан Адам был одет, ему робко доложили:
— Отец Николай хочет повидаться с ясновельможным паном.
— Что ему надо? — ворчливо заметил князь и добавил: — Зови!
Патер не замедлил войти. Лицо его застыло в торжественно-сосредоточенном настроении.
— Добрый день, сын мой.
— Добрый день, святой отец, — ответил князь Адам, подходя под благословение. — Что нового?
— Я должен сообщить тебе удивительную вещь.
— Именно?
— У тебя в доме пребывает царевич Димитрий, — торжественно проговорил иезуит.
Вишневецкий вытаращил глаза от удивления.
— Что?!
— Да, московский царевич Димитрий.
— Сын Ивана Четвертого?
— Да.
— Фу! Это нечто невероятное!
— А, между тем, это — истинная правда.
— Да где же он, этот царевич?
— Позволь, я тебе расскажу все по порядку. Сегодня я был позван к одному из твоих слуг дать ему напутствие.
— К кому?
— К Григорию.
— К Григорию? Мой любимый слуга… Я и не знал, что он болен. Умирает?
— Сказать между нами, он не так плох, поправится.
— Но он ведь схизматик. Как же ты мог?..
— Милосердию католической церкви нет пределов! — опустив долу очи и сложив руки на груди, ответил патер.
— Твое слово — истина. Ну, и что же дальше?
— На духу мне Григорий открыл тайну…
— Ну?!. Не он ли — царевич?!
— Так есть.
Вишневецкий громко расхохотался.
— Чего ты? — холодно спросил иезуит.
— Ой, не могу! Да разве это возможно?
— Почему нет? Ведь слух о царевиче давно ходит. Он мне все подробно рассказал… Я не сомневаюсь, что Григорий — истинный царевич.
Князь Адам перестал смеяться и в раздумье тер себе лоб.
— Но это невозможно! Никогда не поверю! — пробормотал он.
— Я вполне верю Григорию, — заговорил медленно патер, — но если даже допустить, что он лжет, то все-таки нам нужно оставить это на его совести и помочь ему. От этого, как я убежден, кроме пользы для нашей святой церкви и Польши, ничего иного не будет.
— Твоя правда, — задумчиво отозвался на слова иезуита Вишневецкий.
— Ему нужно дать средства достичь престола.
— Гм… А если он — не царевич, а только мой слуга?
— Оставь, говорю, это на его совести… Кроме того, у него должны быть доказательства.
Глаза пана Адама сделались веселыми: находилось дело не только на сегодняшний день, но еще и на много других.
— Ладно. Будь по-твоему, святой отец, — промолвил он и вдруг расхохотался так, что его бычья шея побагровела. — Ведь, этак — ха-ха-ха! — ведь этак мой слуга может сделаться царем москалей! Ха-ха-ха! Вот мы каковы! Царевичи у нас в слугах живут! — самодовольно говорил он между приступами смеха. — Знай наших! — добавил он, лихо закручивая усы. — Пойдем, святой отец, поскорее к царевичу.
Уже давно перевалило за полночь, но Лизбета, младшая дочь пана Самуила Влашемского, не спит. Она даже еще и не пыталась ложиться — все равно не уснет, знает по опыту: ей уже не первую бессонную ночь приходится проводить за последнее время. Она тихо бродит по спальне. Свечи Лизбета не зажгла, и комната освещается только лампадой, теплящейся перед иконой Богоматери Ченстоховской. В полусвете ее небольшая фигура кажется еще меньше; длинные черные волосы распущены, падают частью на плечи, и лицо Лизбеты, окруженное ими, как рамкою, выглядит от контраста очень бледным; огромные глазные впадины обведены тонкими, гордыми, приподнятыми к вискам бровями; цвета глаз не разобрать, но можно догадаться, что он черный.
Лизбета медленно прохаживается по комнате. Она то поднимает руки и сжимает ими голову, то заламывает их, то вдруг останавливается перед иконой и начинает часто-часто осенять себя католическим крестом: быть может, молитва поможет унять ту душевную смуту, которая ею овладела. Но, видно, не помогает и молитва, потому что через несколько минут Лизбета уже отходит от иконы и вновь начинает прохаживаться.
Вот она подошла к окну и открыла его. Апрельская ночь прохладна. Девушка жадно вдыхает свежий воздух, полный аромата распускающейся зелени. Лизбете кажется, что теперь ей легче — по крайней мере кровь не так сильно стучит в висках, и думы, которые беспорядочно проносились в ее голове, как ласточки в ясный день, начинают проясняться и течь более спокойно.
Струя свежего воздуха пробралась в комнату и тревожит спящую тут же старшую сестру Лизбеты — Анджелику. Она проснулась, подняла голову. Свет лампады едва достигает до Анджелики, овал ее полного лица неясно рисуется в сумраке.
— Лизбета!
— Ну? — неохотно откликается девушка.
— Что это ты выдумала? Спать ложись…
— Сейчас, — нехотя отвечает Лизбета, продолжая смотреть в окно.
— Придумает же! Точно жениха поджидает, — добавляет полусонным голосом Анджелика, уже снова охваченная дремотой, опуская голову на подушку.
«Вот и все они так! Все! И матушка, и сестра, и старая няня — все точно за девочку еще считают!.. „Жениха поджидает!“ — звучит в ушах Лизбеты насмешливое замечание сестры. — Почему же я не могла бы поджидать жениха? Анджелика ведь может, а мне нельзя? Что я — девочка, в самом деле? Любить не умею? Знали бы вы!»
