Лжец - [7]

- Ты, верно, считаешь, нам надо помянуть его в церкви? - сказал я.

- Да, нам бы хотелось, - ответил он.

Были сумерки, Роберт посидел у меня немного. Молча. Я думал про себя: с тобой такое уже случалось. Человек потерял самого близкого своего товарища, и вот он сидит и тщится что-то высказать, но у него не выходит, что ж ты ему не поможешь. Я не помнил, действительно ли со мной такое уже случалось, но только на ум мне пришли слова Проповедника: "Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было; и Бог воззовет прошедшее"*.

* Книга Екклесиаста, 3, 15.

Мы договорились: в среду, в четыре часа, в церкви.

Поистине, ты - сухой лист, увлекаемый ветром. И вот уже ветер занес тебя под арку пред алтарем. Ты стоишь под аркой и озираешь собравшихся. Их лица обращены к тебе. Бледные лица поверх темного дерева. На стенах, покрытых плесенью, поблескивает иней. Аннемари сидит на органной скамье очень прямо, уперев глаза в мигающее пламя свечи, которая освещает сборник хоралов. Ей пора обернуться в твою сторону, но она не оборачивается. Вон сидит Лине, вдова Эрика. И трое ее детей. И все они ждут. В мертвой тишине, в сырой церкви. Ждут твоего слова.

А есть ли тебе что им сказать?

Я гашу лампу. Уже около восьми. Я слышал, как пришла лодочникова Маргрете. Ручку-то я не убрал. Ох-хо-хо!

Да, я люблю сидеть по утрам в классной комнате. День предстоит хороший, замечательный день, говорю я себе. День неожиданностей. Что бы мне сегодня такое придумать?

По утрам я люблю что-нибудь придумывать. Для детей. К примеру, повесить что-нибудь на стену. Хоть бы и новую картину. Но чтобы она вызвала удивление, над ней надо немножечко помудрить. Тогда сгодятся даже самые что ни на есть скучные картины, которые предоставляют нам в качестве учебных пособий. Подыскав картине место на стене, я ее завешиваю. Так, невидимая, она и висит. И что же? Кто-то украдкой приподымет краешек ткани. На перемене картину внимательно рассмотрят. Теперь, когда они ее увидели, мы можем о ней и поговорить.

Или, скажем, приходят они на урок, а к потолку подвешена на шнуре самая обыкновенная двуручная пила. Я обхожу ее появленье молчанием, и она висит себе до тех пор, пока мы не созрели и не готовы воспринять заключенные в ней многовековые опыт и сноровку. Верши, сети, лемех, валёк, котлы и горшки кочуют по стене классной комнаты - поначалу нередко упрятанные под тканью, - пока наконец не пробудят изумления: странник на земле должен разглядеть красоту и в обыденном.

Да, Нафанаил, мне трудно удержаться, чтобы не похвастать мелкими своими дурачествами.

Но это не значит, что меня не одолевают сомнения. Вот послушай.

Когда я сюда приехал, окна в классе понизу были забелены. Моему предшественнику мешало, что во время уроков дети вытягивают шеи и смотрят в окно. Я побелку смыл. Разумеется, мне это тоже иногда мешает. Но я готов уверовать: ничего важнее того, что им открывается за окном, они не увидят. Это та почва, на которой прорастут их воспоминания. Вот только - не потому ли их притягивает этот пейзаж, что они вынуждены сидеть в классе? Играя на улице, они его не замечают.

Два окна, как я уже говорил, выходят на юг. Отсюда видны поля Бёдвара Бьярки, которые спускаются полого к Конскому рву и Горке и площадке для сушки сетей. Восточнее расположена пристань с маяком, а на западной, возвышенной, стороне острова поднимается гора Нербьерг, Мельничный холм и южнее - одинокий холм, где стоит церковь.

Но большую часть видимой им картины занимает море - до самого Вой-острова и Телячьего острова. Это там Олуф с Нильсом перевернулись, и Нильс погиб.

Ну а я сижу здесь и раскидываю им тончайшие сети. Пока я тут, я делаю все для того, чтобы они разглядели и познали свой остров, его почвы, берега, птиц, цветы, все преходящее и быстротечное. Некоторые уезжают. И наверное, нет-нет да и мучаются воспоминаниями. Я сижу здесь, Нафанаил, и медленно вливаю в них тонкий яд. И власть эта надолго. Но быть может, в наше время глубокие корни - помеха? Я спрашиваю, только и всего.

Но кто ожидал, что у Олуфа и Аннемари так сложится? Кончив школу, они хотели уехать. Во что бы то ни стало. Одно время строили большие планы. И все-таки они пока еще тут. Эту зиму, правда, Олуф проработал в городе, на фабрике. Но как только море вскроется, он непременно вернется. Порыбачить. Посидеть на скамейке, покурить трубку, глядя на воду. Поиграть на скрипке. И все молчком, избегая разговоров. Да, Олуф уже не тот, что прежде.

Олуф вернется, инженер уедет, и что дальше, Аннемари?

В одну из первых моих зим на острове Олуф и Аннемари ходили ко мне в вечернюю школу. И Нильс ходил, всего человек пятнадцать. Аннемари и Олуф сидели за одной партой в заднем ряду. Собственно, это она выбрала там себе место, ну а он подсел к ней. Светловолосый, рослый, плечистый детина, он сидел красный как рак, не поднимая глаз. На самом краешке скамьи. Тогда Аннемари взяла и пододвинулась к нему поближе. Ей было семнадцать, ему восемнадцать. Красивее пары не видел никто.

Аннемари была самой способной. За нею шел Нильс. Олуф усваивал предметы помедленнее, зато он был музыкален. Они часто приходили ко мне вдвоем, почти каждый вечер. С Олуфом мы играли дуэты, с Аннемари читали вслух. Потом она уехала сдавать выпускной экзамен. Потом поступила в торговое училище и долго отсутствовала... Ну и что ей прикажете делать на острове с полученным образованием? Да, они строили планы. Но Олуф словно бы сбился с ноги, приотстал. А тут вдруг выяснилось, что Аннемари ждет ребенка. Она хотела ребенка. Томика. Только Олуфа это не пришпорило. Правда, это совпало с гибелью Нильса. Олуф как будто погрузился в спячку. Ну а как же с женитьбой, с большими планами? А никак. Странная вышла история с Олуфом и Аннемари, невеселая история.