Лжец - [26]

- Мне жаль, но я должна разочаровать тебя, - говорит она. - Фредерик корпит над налоговыми декларациями.

Вдова Эрика и дети медленно идут мимо. Они побывали на святом месте, поклонились ржавому гребному валу. Они здороваются, печально и с таким смирением, будто совершили нечто недозволенное. Во мне закипает гнев. Почему эта приниженность! Ведь у них есть то, чего нет ни у меня, ни у Ригмор. Мы стоим с ней и смотрим, как они сперва тщательно скребут подошвами о железную решетку у входа, а потом заходят и по очереди вытирают ноги о коврик в оружейной. Смиренные духом.

- Ну как, Ригмор, - говорю я, - ты выметена и убрана?

- Это что, одна из твоих острот?

- Дорогая, ты же соскучилась дома, верно? Фредерику не следовало взваливать на себя такое бремя, повелевать всем и вся.

- Дорогой, - отвечает она мне в тон и смеется воркующим смехом, когда Фредерик занят, я не скучаю. Но почему ты у нас такой редкий гость?

- Всяк кулик к своему болоту привык, - говорю я. - Но я бы с удовольствием приходил почаще, только ведь вас одних не застанешь, у вас всегда общество.

- Мне до смерти надоела вся эта камарилья!

Она произносит это с легкой дразнящей улыбкой. Меня дразнит не улыбка, а что за ней кроется. Конечно, она устала от Фредериковой камарильи. Они настолько испорчены, что ей тут делать уже нечего.

- Йоханнес, они не умеют нежничать, - говорит она, заливаясь своим тихим смехом.

Нежничать! Что она имеет в виду? Кажется, это из области любовных ухаживаний. Да, я прекрасно понимаю, что она имеет в виду, произнося это слово - "нежничать". Все самое потайное и сокровенное, что только есть в закоулках дома, в оттенках слов, в изгибах и складках тела. Нежничать! И дернуло же меня преподнести ей фиалки. Иначе она бы сюда не пришла. Черт бы ее побрал, эту Ригмор! Но с другой стороны, с ней никогда ни в чем нельзя быть уверенным. Уж это мне ее двоеречие!

- Ты их недооцениваешь, - говорю я. - Ну а как насчет мужественного Александра Готера Харри, то бишь инженера? Разве он не занятный?

- О да, - отвечает она таким сладким голосом, что впору порубить ее на леденцы, - но ему так некогда, так некогда.

- Ригмор, послушай, тебе надо отсюда уехать. Давай-ка подобьем Фредерика стать президентом какой-нибудь компании или на худой конец министром. Тогда ты выберешься из этой кротовой норы.

- Я люблю, люблю этот остров, - отвечает она. - А поехали к нам на обед?

- Спасибо, но я уже приглашен сегодня к Марии.

- Это что, так заманчиво?

- Очень заманчиво. Я, можно сказать, сам напросился. Немолодая женщина холодноватого склада - это приятно освежает.

- Йоханнес, я понимаю, у тебя много обязанностей. И все-таки давай поедем к нам. Мария - прекрасный человек, но не мог бы ты навестить ее как-нибудь в другой раз?

- Иди вымети и убери себя, - говорю я. - Мне сейчас не до вас.

Она складывает свои бескровные пухлые губы в улыбку и заходит первая. Красивой, пожалуй, ее не назовешь. Слишком уж утонченная. И неяркая. Но это пока ты не уловил исходящие от нее флюиды.

Аннемари обернулась, увидела нас. Мило улыбнувшись, женщины кивнули друг другу. Ригмор направилась в дальний конец церкви. В былые времена люди с Мыса сиживали на резной скамье в переднем ряду. А теперь считается куда более тонным скромно присаживаться сзади.

Я же пошел и сел на причетничий стул, отсюда меня почти и не видно. Сел и жду. В запасе есть еще несколько минут. Обдумать сегодняшний текст не получилось, но что-то мне подсказывает: слова найдутся.

Каменная голова - почти вровень с моим лицом. Вечно она таращит на меня круглые свои глазищи! Я видел ее однажды в море. Туманным зимним утром, в серых предрассветных сумерках. Я пережидал в плоскодонке у Заливного островка, хотел подчалить к берегу, покараулить гусиную стаю. Но туман сгущался, пришлось сушить весла. Масляно чернела вода. В мертвой тишине слышно было лишь, как с весел срываются капли. И вдруг прямо рядом со мною всплыла голова. Круглая, а глаза потухшие. Ты сегодня умрешь, подумал я. Мы обменялись взглядом, и голова исчезла. Я остался один в пустынных водах, в пустынном тумане.

Это была нерпа. Обыкновенная нерпа. Они здесь водятся. Я бивал их с лодки, а потом шарил по дну багром, отыскивая затонувшую тушу. Мы частенько слышим их хриплый лай. И все-таки я не могу отделаться от мысли, что она вернется. В другом обличье.

Однако сейчас я не способен задумываться о смерти, как бы ни таращилась на меня каменная голова. Я сейчас вообще не способен сосредоточиться. Мысли мои порхают беспечно и беспечально.

Нет, я никак не могу настроиться на серьезный лад, а ведь через минуту-другую мне предстоит встать и прочесть старую вступительную молитву. Сегодня в колокол не звонили. В колокол звонят, когда приезжает пастор. Это от меня зависит, когда начать. Последние минуты, как правило, тягостны, нескончаемы, непредсказуемы - какие только дурашливые мысли не проносятся с легким шелестом у меня в голове!

Люди ждут. Я - тоже. Их ожидание словно бы облекается в плоть, и его можно осязать пальцами. А ты сидишь на причетничьем стуле и думаешь Бог знает о чем. Что, если потихоньку приклеить большущую черную бороду и выйти показаться им? Или вдруг взять и закричать петухом? Да, проказливый бесенок тут как тут, снова принялся за свои проделки. Я сижу и чувствую себя балаганным шутом.