Лжец - [86]

– Ваши напитки, мой господин.

– …О пакете же, который он мне доставил, я могу сказать только следующее…

Голос доносился из спальни. Руди нервно приблизился к ней.

– …Потрясло до самых основ моего одеяния. Я весь дрожал, от киля до клотика…

Руди поправил галстук-бабочку и легко пристукнул тыльной стороной ладони по полуоткрытой двери спальни.

– Господин, напитки, которые вы заказывали… И тут Руди смолк.

Дверь, в которую он постучал так несильно, отпахнулась, явив его взору сидевшего прислонясь к спинке кровати мужчину, с головы до ног залитого кровью. Лицо мужчины было обращено к письменному столу, на котором стоял маленький радиоприемник.

– …Я полагаю, существуют градации испуга, как существуют градации чего бы то ни было. Если б имелась официально признанная шкала, сравнимая, скажем, со шкалами Бофорта, Моха[145] и Рихтера, и если бы шкала эта была градуирована от единицы до десяти, я сказал бы, что набрал по сей Трефузианской Шкале Презренного Перепуга самое меньшее уверенные 9,7, – во всяком случае, по оценкам европейских судей. Восточногерманские были бы, вероятно, не столь щедры, но и те не смогли бы дать мне меньше 9,5 за художественное впечатление…

Руди вцепился в ручку двери и наполовину повис на ней, глядя на мертвеца с невинным изумлением и зачарованностью дитяти, впервые увидевшего ослиную случку.

Кто-то привел его в чувство, постучав в дверь гостиной.

Следом донесся высокий английский голос:

– Мартин! Вы здесь? Мартин!

Руди подскочил на месте. Колдовство, не иначе.

В гостиную вошли двое мужчин, один сребровласый, другой – примерно тех же лет, что и Руди. Оба улыбались.

– А, лимонная водка на рояле. Любимая отрава Мартина.

Руди ахнул.

– Sie sind… sie sind![146] – выдавил он, тыча пальцем в мужчину постарше.

– Was bien ich?[147] – удивленно спросил тот. Ага, так он немец. Но голос. Голос-то…

Руди указал на спальню:

– Da drinnen sitzt ein Mann![148]

– С ним что-то неладно, Дональд?

– Er ist tot![149]

– О боже, – произнес, устремившись к спальне, Трефузис. – Только не это. Только не это!

Адриан последовал за ним.

– …Дам вам об этом знать – тем, кому оно интересно, разумеется, прочим останется лишь строить догадки. Тем временем, если вы были с нами, то продолжайте быть и даже не думайте с этим покончить.

– Ну что же, как только что сказал нам профессор, это было последнее из серии «Беспроводных эссе со стола профессора Трефузиса». Сейчас вы услышите получасовой выпуск «Мировых новостей», за которым последует «Меридиан». Зарубежное вещание Би-би-си. Это Лон…

Адриан выключил радио и перевел взгляд на кровать, на молодого человека.

Горло у того было рассечено словно широким полумесяцем, от уха до уха. Казалось, под его подбородком открылся второй рот. Даже подкладка куртки несчастного и та была распорота. Как и у Молтаи в прошлом году, лоскут отвисшей на горле кожи выглядел поддельным, пластиковым, подклеенным гримером. Адриан решил, что так же, как о настоящей стрельбе говорят, что ее звуки кажутся неправдоподобными, так и настоящая смерть выглядит фальшивее киношных луж крови.

Руди указал на приемник:

– Das waren Sie, nicht wahr?[150]

Трефузис неопределенно кивнул:

– Jawohl, das war ich.

– Sind Sie Österreicher order Deutscher?

– Engländer.

– Echt?

– Echt, – сказал Трефузис. – Hast du die Polizei schon telefoniert?

– Nein… ich bin zwei Minuten da…

– Also.[151]

Трефузис подошел к письменному столу и снял с него приемник.

– Und hast du jemanden gesehen?

– Nein, nie… Moment! Ja, ein dicker Mann… sehr dick…

– Mit kleinem Kopf and schlichten Haaren?

– Ganz genau![152]

– Мы с этим молодым джентльменом подождем полицию, Адриан.

Адриан кивнул. Его мутило, мутило до глубины души. Сильнее, чем при убийстве Молтаи в доме Моцарта, сильнее, чем когда бы то ни было в жизни. Это его вина. Во всем виноват он. От лжи к убийству, как в предании о Эзопе.

Трефузис, присев за стол, что-то писал на листке почтовой бумаги отеля. Адриан заставил себя повернуться и снова взглянуть на мертвеца. Рассаженное горло и кровь на простынях были достаточно отвратительны, но варварски искромсанная вискозная подкладка куртки почему-то казалась еще более непристойной. Она свидетельствовала о бессмысленной звериной ярости, окатившей душу Адриана страхом.

– Адриан, мне нужно, чтобы ты доставил эту записку в британское консульство, – сказал Трефузис. – Передашь прямо в руки адресата. Никого другого.

Адриан взглянул на имя, стоявшее на конверте.

– Ты уверен, Дональд?

– Совершенно уверен, спасибо. Консульство находится на Старом Рынке, дом четыре. Все это зашло слишком далеко.

II

Адриан перешел мост Макарт-Стег, соединяющий «Австрийский двор» со старым городом. Зальцах текла под ним, автомобили стекали мимо него на Стаартбрук, толпа туристов обтекала его, и темные, мрачные мысли текли сквозь его сознание.

В витринах некоторых магазинов на набережной Франца-Иосифа уже начали выставлять концертные афиши дирижеров и солистов, которым предстояло выступить на фестивале. Расположенный поблизости от стоянки такси магазин, торгующий чемоданами и зонтами, украсился в желтые и черные цвета компании «Дойче Граммофон». С огромной фотографии на Адриана гневно взирал фон Кароян – недоверие ясно читалось в глубокой морщине, пролегшей между его насупленных бровей, презрение слишком отчетливо проступало в выдвинутом подбородке и недовольной складке рта. Мимо Адриана бойко катили двухлошадные фиакры, унося по Мюллне-Гауптштрассе туристов и гостей фестиваля. Синяком отливающее небо нависало над ним. Адриан видел всю эту сцену словно сквозь камеру, берущую все более и более общий план, а себя – в середине его, все уменьшающимся и уменьшающимся и, наконец, замирающим на почтовой открытке, приколотой к пробковой панели, что висит на стене теплой кухни английского пригорода, – пойманным навеки, блаженно неспособным сдвинуться вперед или назад во времени и пространстве.