Лютый беспредел - [38]

Плюясь и кипя от злости, осетины заявили, что не собираются пачкать сиденья грязным выродком (это было сделано с помощью непередаваемых словесных конструкций). Геннадий Ильич сказал, что отвезет пострадавшего сам. Его с угрозой спросили, как он собирается успеть закончить работу в одиночку. Он уверенно ответил, что справится.

— Только заплатите мне за двоих, — предупредил он.

— Ах ты гнида! — простонал с земли Михайлович. — Так вот зачем ты меня уронил!

— Лежи тихо, — процедил Геннадий Ильич. — Я тебе заплачу. Только заткнись.

Парни пообещали заплатить. Он покачал головой:

— Платить не вы будете. Пусть мне об этом старшие скажут.

Его снова попытались ударить. На этот раз он не позволил, уворачиваясь и маневрируя. Неизвестно, чем бы закончилась эта история, если бы не появление Рахмана собственной персоной. Он что-то жевал, в щетине возле рта застряла зелень. Его сопровождали два телохранителя угрожающего вида. Парни стали объяснять ему, что случилось, перейдя на родной язык. Он остановил их властным жестом и посмотрел Геннадию Ильичу в глаза:

— Говоришь, один справишься? Ты за свои слова отвечаешь?

— Отвечаю, — ответил Геннадий Ильич.

— Так приступай. — Рахман кивнул в сторону кирпичной кладки.

Взгляд его обладал подавляющим, угнетающим свойством. Но Геннадий Ильич и не таким типам смотрел в глаза без опаски.

— Михайлыча в больницу надо, — сказал он. — Твои люди отказываются.

— Они отвезут, — сказал Рахман. — А ты работай.

— Хорошо.

Осетины ушли. Парни полезли в багажник своей старенькой иномарки в поисках пледа или какой-нибудь другой подстилки.

— Гад! — сказал Михайлыч, безуспешно оттирая лицо от цемента. — Пригрел змею на своей груди! Нелюдь, вот ты кто. Убить мало.

Геннадий Ильич незаметно сунул ему деньги:

— Спрячь.

— Что это?

— Выходное пособие.

Михайлыч плюнул цементом:

— Сколько здесь?

— Сто баксов, — сказал Геннадий Ильич. — Больше не могу. Итак от себя последнее отрываю. Чисто из сочувствия. С верхотуры ты все же сам упал, Михайлыч.

— Да пошел ты…

Не поблагодарив за деньги, Михайлыч попрыгал на одной ноге к осетинским парням. Дело было сделано. Геннадий Ильич сделал вид, что собирает развалившуюся конструкцию, а когда покалеченного увезли, подогнал свою машину поближе, залепил снегом и раствором заднюю номерную табличку, завел мотор и полез в рюкзак за пистолетом.

Он был спокоен, собран и деловит. Никакого волнения, ни малейших сомнений. Все движения точны и выверены.

Сунув пистолет стволом в ботинок, Геннадий Ильич, как по ступенькам, взобрался на кирпичную кладку. Поскольку стена загораживала дневной свет, в зале было включено электрическое освещение. Геннадий Ильич отчетливо видел Рахмана, сидевшего за столом с двумя сотрапезниками. Остальные осетины тоже ели или стояли вдоль стен, сложив руки на паху, в классической позе охранников.

Рахман был повернут к Геннадию Ильичу спиной. Узнать его было можно по длинным блестящим волосам и черной рубахе. Он что-то рассказывал, размахивая куском мяса, насаженным на вилку. Съесть этот кусок ему было не суждено.

Геннадий Ильич вытащил пистолет и снял с предохранителя. Прежде чем прицелиться, он на глаз прикинул расстояние до живой (пока еще живой) мишени. Его и Рахмана разделяло не менее пятнадцати метров. Приличное расстояние для любого пистолета, кроме «Стечкина». Жизнь — не кино. Стрелять тут приходится по-настоящему, и пули не летят по волшебству туда, куда задумано сценаристами и режиссерами.

Геннадий Ильич начал медленно поднимать пистолет. Он знал, что кое-кто из охранников его видит, но знал также, что ничего предпринять они не успеют.

И они не успели.

Стол Рахмана вспыхнул и превратился в огненный шар, молниеносно заполнивший собой все пространство ресторанного зала. Листы ДСП и стекла вышибло наружу одновременно с оглушительным хлопком. Геннадия Ильича снесло воздушным потоком, как муху, очутившуюся в опасной близости от включенного фена.

Вращаясь и кувыркаясь в полете, он унесся прочь, а приземлившись на спину, стал тупо смотреть, как вокруг проносятся и падают самые неожиданные предметы: посуда, обувь, горящие скатерти, какие-то лохмотья, куски, обломки… чья-то беззубая голова.

Он сел, дивясь тому, что взрывной волной его не убило, не размазало по асфальту. Вторым сюрпризом оказался пистолет, не оброненный при полете, а намертво стиснутый в правой руке. Третьим удивительным обстоятельством было то, что вокруг царила почти полная тишина.

В этой тишине из дыма выбежала молодая женщина с дымящимися волосами и спиной. Одета она была только в белую блузку и узкую черную юбку, мешающую ей бежать. Колготки на ней были подраны. По неизвестной причине она не кричала и не звала на помощь. Во всяком случае, рот ее был закрыт, а губы — плотно сжаты. Сам не зная, по какой причине, Геннадий Ильич бросился не к своей машине, а к девушке.

— Ложись! — крикнул он ей, не слыша собственного голоса.

Она не подчинилась, а попыталась бежать дальше. Пришлось повалить ее и обсыпать снегом, чтобы погасить тлеющие волосы и блузку.

Женщина вырывалась, силясь встать. Из дымовой завесы, образовавшейся на месте «Терека», выскочили двое осетин и побежали к ним. Геннадий Ильич вытащил пистолет, сунутый в карман, и уложил обоих, одного за другим. Выстрелы прочистили его ушные раковины, слух вернулся к нему.