Людовик XV и его двор. Часть вторая - [5]

Когда обе изгнанницы покинули город и галерею разрушили, так что позор возмездия превзошел позор греха, епископ Суассонский позволил королю исповедоваться и причаститься. Вкусив Тело Господне, умирающий король произнес:

— Сударь, я причастился впервые двадцать два года тому назад; я желаю достойно пройти этот обряд и теперь, и пусть он станет для меня последним.

Причастившись, Людовик XV прошептал:

— В скольких же делах, представ перед Господом, должен дать ему отчет король! О, до сегодняшнего дня я был недостоин королевства!

Однако триумф епископа Суассонского еще не был полным: г-жа де Шатору оставалась старшей придворной дамой дофины, и следовало лишить ее этой должности; обе изгнанницы находились всего лишь в трех льё от королевского двора, и прелат потребовал, чтобы они удалились на пятьдесят льё от двора; наконец, исповедь Людовика XV была тайной, и епископ потребовал, чтобы король согласился еще и на публичную исповедь.

— Это убьет нашего господина! — шептали слуги.

— Почему бы господину Фиц-Джеймсу не потребовать сейчас у короля и его королевство? — во всеуслышание спрашивал Лебель.

Однако все эти разговоры лишь придали прелату смелости. В ту минуту, когда ему предстояло помазать тело умирающего елеем и все погрузились в благоговейное молчание, он произнес такие слова:

— Господа принцы крови и вы, вельможи королевства! Король поручил нам, монсеньору епископу Меца и мне, во всеуслышание сказать вам, что его величество испытывает искреннее раскаяние за тот позор, какой он учинил в королевстве, сожительствуя с госпожой де Шатору; он просит за это прощения у Господа и, зная, что она находится всего лишь в трех льё отсюда, приказывает ей пребывать на расстоянии не менее пятидесяти льё от двора; кроме того, он лишает ее должности старшей придворной дамы дофины.

— Это касается и ее сестры тоже, — добавил умирающий, в последнем усилии отрывая голову от подушки.

Так что для партии герцога де Ришелье и фавориток все было кончено: партия принцев восторжествовала, а прелаты одержали победу и воспользовались ею с той изощренной и неумолимой жестокостью, какая присуща гонениям со стороны церковников. Между тем королю становилось все хуже и хуже. Отъезд министров и сановников, являвшийся симптомом настроения придворных, куда более определенно, чем все физические симптомы, свидетельствовал о скорой смерти его величества. 15 августа, в шесть часов утра, принцев созвали присутствовать на отходной молитве. С шести часов утра до полудня король находился в бесчувственном состоянии; д'Аржансон велел упаковывать документы; герцог Шартрский приказал заложить карету, чтобы отправиться в Рейнскую армию; врачи удалились, и король, находившийся между жизнью и смертью, был оставлен на попечение знахарей.

Один из знахарей, даже имя которого осталось неизвестным, заставил его принять очень сильную дозу рвотного.

Прием этого снадобья вызвал ужасающую рвоту, но вслед за ней наступило ощутимое улучшение.

Тем временем беглянки спешили вернуться в Париж. Супругу советника, которую приняли за одну из них, на глазах у всех подвергли оскорблениям; сами они едва не были растерзаны на куски в Ла-Ферте-су-Жуаре, где их узнали, и остались живы лишь благодаря именитому местному жителю, который взял их под свою защиту и расстался с ними только тогда, когда они выехали за пределы города.

Между тем король беспрестанно звал к себе доктора Дюмулена: за ним посылали курьера за курьером; доктор прибыл к королю в то время, когда состояние его здоровья заметно улучшилось; он удостоверил это улучшение и объявил больному, который не мог в это поверить, о начале выздоровления.

Семнадцатого августа доктор Дюмулен заявил, что он ручается за жизнь короля.

Королева, которая еще вечером 9 августа была извещена о болезни супруга, ежедневно получала бюллетень от Ла Пейрони; не смея ехать в Мец и полагая мучением оставаться в Версале, она предавалась подлинному отчаянию, падая навзничь, катаясь по полу, умоляя Господа покарать смертью ее, но сохранить жизнь королю. Когда ей стало известно об изгнании фаворитки, она, вместо того чтобы порадоваться этому, страшно испугалась. Несчастная королева понимала, какие страдания испытывает эта женщина; вместе с дофином и другими своими детьми она бросилась на колени перед Святыми Дарами. Каждый раз, когда открывалась дверь, она бледнела и у нее начиналась дрожь. Наконец, прибыл курьер, передавший королеве позволение ехать до Люневиля, а дофину и старшей дочери короля — до Шалона.

Пожелав ехать немедленно, она приказала привести почтовых лошадей и отправилась в путь; в первой берлине, рядом с ней, находились г-жа де Люин, г-жа де Виллар и г-жа де Буффлер, а во второй — г-жа де Флёри, г-жа д'Антен, г-жа де Монтобан, г-жа де Сен-Флорантен и г-жа де Флавакур, которая оставалась в Париже и, всегда благонравная и так и не уступившая королю, попросила королеву взять ее с собой; королева, справедливая и добрая, ответила согласием на эту просьбу, не желая, чтобы опала виновных тяжким бременем легла на невиновную.

В Суассоне королева получила депеши от д'Аржансона, извещавшие ее, что король с нетерпением ждет свидания с ней. Вследствие этого кареты покатили еще быстрее; прибыв в Мец, королева поспешно вышла из кареты, бросилась бежать и упала на колени у изголовья короля, который еще спал; пробудившись, он сказал ей: