Людовик XV и его двор. Часть вторая - [15]

Экспедиции принца Карла Эдуарда, имевшей связь с положением дел в наших отношениях с Англией, содействовала Франция. Это была крупная отвлекающая операция, предпринятая правительством короля Людовика XV.

Отправившись из Нанта на судне «Дютейе», претендент прибывает в конце июля к острову Барра, одному из Гебридских островов; оттуда, без всякой иной поддержки, кроме своего имени, без всякого иного знамени, кроме лоскута тафты, привезенного из Франции, без всякого иного войска, кроме семи офицеров, без всякого иного военного снаряжения, кроме девятисот ружей, он переправляется в Шотландию и 25 июля 1745 года высаживается на берег в Мойдарте.

Люди, сопровождавшие принца, заслуживают того, чтобы их имена были отмечены в истории. Память, которую потомство хранит о тех, кто проявил великую самоотверженность, часто является их единственным вознаграждением, и потому, как ни тесны рамки нашего повествования, мы не лишим самоотверженность заслуженной ею награды. Некоторые сердца оказались бы чересчур несчастными, если бы, будучи почти уверенными в неблагодарности королей, они должны были опасаться еще и забвения со стороны историка.

Семью спутниками принца Карла Эдуарда были: маркиз Туллибардин, изгнанный из отечества за участие в восстании 1715 года; сэр Томас Шеридан, бывший воспитатель принца; сэр Джон Макдональд, офицер, состоявший на службе у Испании; сэр Фрэнсис Стрикленд, английский дворянин; Келли, тот самый, что был вовлечен в дело, именуемое заговором епископа Рочестерского; Эней Макдональд, парижский банкир; и, наконец, Бьюкенен, который по поручению кардинала де Тансена отправился в Рим, чтобы привезти принцу Карлу приглашение вернуться во Францию.

Восьмой спутник принца примкнул к нему почти сразу же после его высадки. Этого человека тоже звали Макдональдом, однако в глазах французов он имеет особое право на восхваление.

То был отец нашего знаменитого маршала Макдональда.

Один из семи дворян клана Макдональдов, которые первыми присоединились к принцу Карлу и которых прозвали Семью мужами Мойдарта, оставил настолько чудное и настолько простодушное описание этой высадки, что нам остается лишь привести его перевод.

«Наше любопытство, — говорит он, — было возбуждено при виде "Дютейе", вошедшего в гавань, и мы побежали на берег, чтобы услышать новости. Корабельная шлюпка, увидев, что мы подаем знаки, подошла к нам. Нас тотчас доставили на борт судна, и наши сердца переполняла радость от того, что мы так близко увидим принца, прибытия которого в Шотландию все так желали. Поднявшись на борт, мы увидели на палубе большой шатер, поддерживаемый шестами, а под этим шатром — вина и наливки. Там нас радушно принял маркиз Туллибардин, которого кое-кто из нас знал со времен первой экспедиции 1715 года.

Пока маркиз разговаривал с нами, Кленранальд скрылся из виду, ибо, как мы поняли, его позвали в каюту принца, где он оставался часа три. У нас уже не было надежды увидеть в этот вечер его высочество, как вдруг, спустя полчаса после возвращения к нам Кленранальда, на наших глазах в шатер вошел высокий молодой человек приятнейшей наружности, в черном платье без всякой отделки и в простой рубашке без манжет и жабо, причем не очень чистой, с батистовым галстуком, скрепленным простой серебряной застежкой; на голове у него был светлый парик и шляпа без всякого позумента, с льняным шнуром, один конец которого был привязан к пуговице его платья, а на ногах — черные чулки и башмаки с медными пряжками. Как только я увидел его, сердце у меня затрепетало от предчувствия; заметив это, священник по имени О'Брайен тотчас же сказал нам, что этот молодой человек — англичанин духовного звания, давно желавший встретиться с горцами и поговорить с ними.

Когда этот молодой человек входил, О'Брайен, несомненно для того, чтобы придать достоверности своим словам, не позволил ни одному из нас встать. Войдя, молодой священник никому не поклонился, да и мы поклонились ему только издали. По воле случая, я один был на ногах в ту минуту, когда он появился. То ли случайно, то ли потому, что я внушил ему симпатию, он подошел прямо ко мне и пригласил меня сесть рядом с ним на сундук. И тогда, принимая его за чужестранца или простого священника, хотя в глубине души что-то продолжало нашептывать мне, что это человек более значительный, чем о нем говорили, я стал беседовать с ним с большей фамильярностью, чем следовало. Первым делом он поинтересовался у меня, не зябну ли я в своем горском наряде. Я ответил ему, что настолько привык к своему наряду, что непременно зябнул бы, если бы переменил его на другой, даже более теплый. Он искренно засмеялся, услышав этот ответ, и стал расспрашивать меня, как я ложусь спать в этом платье. Я объяснил ему, как это происходит, однако он заметил мне, что, столь плотно закутавшись в свой плед, я не смогу защищаться в случае неожиданного нападения. Тогда я ответил ему, что в случае личной опасности или в случае войны мы используем плед иначе, так что горец может в один прыжок оказаться на ногах, держа в одной руке обнаженный меч, а в другой — заряженный пистолет и не испытывая никакого неудобства из-за этого покрывала. Потом он задал мне несколько других подобных вопросов, а затем, быстро встав, попросил стакан вина, после чего О'Брайен сказал мне на ухо, что следует уважить желание чужестранца, но не пить за его здоровье, и это утвердило меня в моих догадках. И тогда, взяв стакан вина, молодой человек выпил за здоровье всех нас и спустя минуту удалился».