Людовик XIV, король-артист - [55]

Ни одна из этих различных кампаний не предвещает следующую: нужно, чтобы мы всегда, в каждой точке пути, осознавали — Версаль непредсказуем. Никто не знает, никто не может даже вообразить, каким однажды станет то, что мы видим. Ни король, ни Кольбер, ни Лево, ни Мансар... В 1679 году, когда план размещения зданий уже готов, еще так далеки от того, чтобы представить себе последовательность событий, что даже не знают, что возведут Южное крыло: и воздвигают церковь, всю в мраморе, с плафоном Лебрена, столь неудачно расположенную, что будут вынуждены снести с трудом оконченное, чтобы освободить проход к строящемуся крылу.

Празднества сменяют друг друга, и Версаль меняется вместе с ними — его тон, его манера, его дух; но меняет их сам король. Каждое из празднеств, каждый из этапов строительства смоделированы личностью Людовика XIV — такой, какова она в данный момент. Он моделирует, исходя из того, что он есть, каким он себя видит или хочет видеть.

Король, поселившийся в Версале, — больше не молодой кавалер, в «Удовольствиях Волшебного острова» гарцующий рыцарем из эпопеи, блистательным, в перьях, на глазах Луизы де Лавальер. Он больше не Александр, не Руджьер. Он вскоре перестанет быть Аполлоном. Ему сорок четыре. Он не стар, но уже и не молод. Он пускает корни. Он устраивается и обосновывается. И поскольку он король, его правительство и двор устраиваются вместе с ним.

Вольтер уже это отметил, а Мишле подчеркнул, заострив, в своей манере: царствование Людовика XIV — двойное. В первой и второй его частях, граница между которыми пролегает около 1685 года, все столь различно — способ существования, образ жизни, занятия, одежда, вкусы, удовольствия, даже местопребывание, — что с трудом верится, что это были те же придворные и тот же король. Был двор легкий и почти фантастический, весь в лентах, в плюмажах, расшитых шароварах, гарцующий в честь короля, чей гордый вид, пыл и живость сумел передать только Бернини. Пребывали в Лувре, когда это было необходимо, а чаще — в Сен-Жермене и Шамборе; Версаль был привилегированным местом, где прекраснейшие празднества разбрызгивали в ночь бенгальские огни. Музыку писал Люлли. Он двадцать лет танцевал с королем; затем он создал оперу, чтобы на сцене появился трансформированный и возвышенный образ двора, превращенного в Олимп вокруг Людовика-Юпитера, Людовика-Марса и Людовика-Аполлона.

И вдруг поворот: в 1682 году король делает Версаль местом постоянного пребывания двора. В 1683-ем умирают королева и Кольбер. Людовик XIV реформирует этикет и закрепляет это — устанавливает поощрения и наказания. Мадам де Ментенон официально становится королевой; тяжеловесность, серьезность и торжественность воцаряются при дворе. Благопристойность и важность, величие, достоинство.

Здесь обнаруживается совпадение, может быть, единственное во всей этой истории. Королева умерла через несколько месяцев после переселения в Версаль. Едва став королевской резиденцией, дворец погрузился в траур. Умри Мария-Тереза десятью годами раньше или позже — быть может, дух Версаля был бы совершенно иным.

Во всяком случае, в 1682 году король пускает корни в месте, которое он придумал, которое он любил и любил «чрезмерно», построенном им самим вокруг сердцевины из кирпича, камня и кровельного сланца, унаследованной от отца. Этот символ имеет огромное значение: он бы не существовал, если б король уступил всем этим архитекторам и министрам, которые бесконечно осаждали его, добиваясь разрушения старого дворца. «Двойной» Версаль вставлен один в другой, и это есть способ объявить: я унаследовал то, что вам известно, а вот что сделано мной. Мои потомки живут здесь, так как я этого хочу. Никто и через три века не сможет взглянуть на мой дворец, не оценив того, что я сделал, и не измерив моей славы «по мерке Версаля», как говорил покойный господин Кольбер — у него совсем не было воображения. Верно, как говорит маркиз де Сурш, что Версаль еще долгое время «заполняли каменщики». В 1682 году едва закончено Южное крыло. Строительство Северного начнется только в 1685-ом и продлится четыре года. Еще ведутся работы в Конюшнях. Начинают Главные службы. Церковь едва готова, но она временная. Лебрен до 1684-го будет загромождать лесами Зеркальную галерею. Нелегко представить себе придворную жизнь, церемониал, который она подразумевает, его повседневную организацию среди этой обширной стройки. Работы ведут тридцать шесть тысяч рабочих. Едва обосновавшись, король на целое лето едет в Фонтенбло, чтобы до осени не возвращаться.

Внутри приводят в порядок апартаменты, но больше всего работают в парке. Однако образ еще неотчетлив, кое-что будет отвергнуто, и это говорит о перемене взгляда на значение Версаля. Обширный план Ленотра не ставится под вопрос, его грандиозные линии и перспективы остаются в силе. Но в момент, когда оперные либретто Кино в большинстве заимствуют сюжеты из Овидия, кажется, что громадный мифологический парк, где царил Аполлон, — на пути трансформации в бесконечную иллюстрацию к «Метаморфозам». Аполлон больше не ко двору: король теперь обитает в этих местах самолично, и любезной его молодости образности больше не требуется. Грандиозный проект Лебрена не будет воплощен в парке — как и его аполлонический плафон в Зеркальной галерее. Вдоль перил партера Латоны и вдоль аллеи, ведущей к Аполлону, поместят, отчасти в случайном порядке, отчасти руководствуясь простой симметрией, копии антиков, выполненные учениками Французской Академии в Риме, больше не заботясь об идейном единстве мифологических сюжетов.