Людоеды (Утилизаторы) - [11]

- Я сказал - иди сюда! - заорал человек и встал, выставив нож.

С лезвия текла бурая каша. В расширенных чуть не во всю радужку зрачках стояла холодная пустота. Вовец швырнул в него ящик и бросился бежать. Ящик, отбитый ножом вниз, шлепнулся в таз, и жирная баланда расплескалась по полу. Человек поскользнулся и упал, наплескав ещё больше. Яростно матерясь, он поднялся, заляпанный с ног до головы, и ринулся следом за Вовцом, размахивая ножом, словно саблей. Вовец летел что есть духу.

Неожиданно шквал беспорядочных звуков обрушился на него: лай, вой, визг, тявканье, металлическое бряканье и треньканье. Одновременно удушливая вонь заложила ноздри. Он чуть не задохнулся зловонным запахом и, зажимая нос, остановился в растерянности, не сразу сообразив, что вокруг него. А вокруг в три этажа стояли клетки из металлической сетки. В клетках метались разномастные зверьки, скулили, трясли сетку, прыгая на неё передними лапами, грызли зубами, пялили желтые глазки и тявкали на Вовца. Высоко вверху, зажатый бетонными стенами, ярко голубел прямоугольник неба, лился солнечный, дневной, настоящий свет на десятки, сотни клеток, стоящих ровными рядами в несколько этажей.

Злобный вопль перекрыл шум и гам звериной фермы, сразу вернув Вовца к суровой действительности, и, словно хороший тычок в спину, погнал дальше. Он понесся мимо оскаленных пастей, пачкающих слюной оцинкованную сетку. И при том, что сердце колотилось, как бешеное, и от страха холодело в животе, он вдруг ощутил неожиданную легкость во всем теле, облегчение, словно сбросил с плеч тяжелую ношу. Мучительное чувство непонятности покинуло его. Все стало предельно ясно - это звероферма. Песцы, чернобурки, норки, хорьки - вот настоящие людоеды. Это для них вываривают кости на студень, им скармливают человечье мясо, для них разводят рыбий жир. Банда грабителей и убийц нашла себе производственную деятельность, попутно избавляясь от трупов.

Вовец нырнул в возникший впереди коридор. Здесь тоже стояли многоэтажные клетки по обе стороны, и в свете электрических ламп метались, поблескивая глазами из-за сеток, кудлатые по-летнему песцы и лисы. Висела такая же тяжелая вонь. Там, где кончались клетки, кончался и свет, коридор терялся во мраке. Но другого пути не было и Вовец продолжил бег в темноту, только руки вперед выставил. Преследователь не рискнул броситься следом. Он метался на стыке света и тени, махал грязным ножом и матерился, как заводной, не переводя дыхания. Вовец остановился. В далеком квадратике света дергалась маленькая фигурка. Голос, многократно отражаясь от стен, звучал глухо и не слишком разборчиво, но в целом понять было легко: выхода тебе нет, я тебя достану, вспорю и хорькам скормлю. К матерщине Вовец особо не прислушивался, она не несла полезной информации. Он лихорадочно соображал, что делать дальше, как выбираться? Не лучше ли броситься на этого хмыря? Но хмырь уже был не один. Не то три, не то четыре темных фигурки мельтешили со стороны зверофермы.

Вовец пощупал под спецовкой проволочный жгут, висящий на шее. Правильно он сделал, что прихватил с собой этот кусок проволоки. Вот так взять, намотать на руку и отмахиваться до последнего.

Он уже не испытывал страха, перебоялся. Место страха занял бесшабашный русский кураж, когда шапку о земь и вперед: с ножом на медведя, с дубиной на взвод гренадеров или с бутылкой бензина на танк, а там будь что будет! Но броситься он не успел. В том конце коридора что-то произошло, и квадратик света стал превращаться в вертикальный прямоугольник, и прямоугольник этот становился все уже. До Вовца не сразу дошло - коридор перегораживают трехъярусным блоком из клеток с песцами.

Когда он подбежал, только узкая полоска света подсвечивала бетонный потолок. Щель вверху была слишком узка даже для щуплого Вовца. За железной перегородкой повизгивали и царапали коготками зверьки. Он налег плечом на край блока. Тонкий, вряд ли толще миллиметра, металлический лист прогибался, но клетки с места не сдвигались. Дураку ясно, что их заклинили. Вовец в ярости принялся пинать гулкое железо. Стальной лист грохотал, скулили и тявкали песцы, стоял такой гвалт и шум, что эти пинки по железу всего лишь вносили небольшое разнообразие в звуковую гамму.

Только зря ободрав полуботинки, Вовец сел на цементный пол, привалясь спиной к холодному металлу клетки и затих. Так в конце концов успокаивается зверь, попавший в западню. Сначала он пытается протиснуться между прутьями, открыть дверцу, разломать ловушку, потом в ярости кидается на стенки, ревет и воет, а потом ложится и смотрит с тоской на белый свет. Приходит охотник и берет его голыми руками - голодного, обессиленного и безвольного, - и кидает в мешок...

Оцепенение длилось недолго - две-три минуты. Но Вовцу показалось, что прошли часы. Темнота, нервная усталость, отключенность от всего превратили эти несколько минут в часы. Он встрепенулся, испугавшись, нет, не живодеров с адской кухни, испугавшись себя самого, того, что сдался, прекратил бороться за жизнь. Да, он никогда не умел и не мог биться за место под солнцем, требовать увеличения зарплаты, каких-то жизненных благ, но он был мужчина в истинном, исконном понимании этого слова. В горах, в тайге, на необитаемом острове он бился бы до последнего. И здесь, в этих рукотворных пещерах нельзя было сдаваться. Это унизительно, не достойно мужчины. Тот, кто сдается, заслуживает презрения, о нем можно только сожалеть, он опозорил весь мужской род и, если предпочитает погибнуть, туда ему и дорога.