Людоедское счастье - [15]

(Тащиться за Тео в Булонский лес… Кончится тем, что в один прекрасный день я лишусь своих прав старшинства.)

Продолжение разворачивается внизу, у ребят, где мы наскоро организуем бразильский вечер. Жереми добыл у одного из своих корешей пластинку Нея Матогросо, самого крупного из южноамериканских певцов с разнообразными сексуальными наклонностями. Музыка орет, тетя Джулия танцует с воплощениями своей мечты. Я пью чашку за чашкой бразильский кофе, омываемый ласковыми взглядами Тео и Клары, а Жереми отбивает ритм музыки на всем подходящем и неподходящем, что есть в квартире. Среди всего этого грохота Малыш преспокойно спит, как все дети его возраста. Лауна, естественно, улыбается, а Тереза, сидя на самом краю кровати, держит в своей руке длинную, смуглую и сильную руку огромного травести из Байи с коричневой и светящейся кожей, как тот кофе, что разливается по моим внутренностям. Во всей комнате только их ладони освещены лампочкой в изголовье постели. Не знаю, много ли он понимает из предсказаний моей сестры, но его возбужденный взгляд мечет такие же искры, как парча его мини-юбки. Вдруг он отпрыгивает назад, тычет дрожащим пальцем в Терезу и орет:

– Essa moзa chorava na barriga da mгe!

Все сразу останавливается – музыка, танцы и кофе у меня в глотке.

– Что он говорит?

Тео переводит:

– Он говорит, что Тереза плакала уже в животе матери.

Моментально переношусь на шестнадцать лет назад и чувствую леденящий озноб в душе. Явственно слышу голос мамы: «Ребенок плачет». – «Какой, мама, ребенок, где?» – «У меня в животе, Бенжамен, я слышу, как он плачет у меня в животе!»

Как можно спокойнее я спрашиваю:

– Ну и что из этого?

Травести, который танцевал с тетей Джулией, – тот самый, который наверху сравнил меня с младенцем Иисусом, – объясняет очень спокойно и без малейшего признака акцента:

– По-нашему, мсье, это означает, что у нее дар ясновидения.

Затем, порывшись в своей сумочке, расшитой бисером, он вытаскивает статуэтку из синего стекла, наполненную водой, становится на колени перед Терезой и протягивает ей, говоря:

– Para vocк, mгe; un presente sagrado.[10]

– Это статуэтка Йеманжи, их богини моря, – объясняет Тео. – Говорят, она их запросто избавляет от всех заморочек.

Чертенок рационализма просыпается во мне и шепчет на ухо:

– Ну да, потому-то они и оказываются в Булонском лесу.

Тереза, даже не сказав спасибо, берет статуэтку и ставит ее на этажерку, где хранятся все прочие божества ее коллекции.

12

– Сколько времени вы провели в отделе шерстяного трикотажа?

– Минут десять, наверно.

– Что вы там делали?

– Помогал приятельнице выбрать пуловер.

– Вы давно ее знаете?

(Сукин сын Казнав, я точно знал, что с ним ничего не случилось!)

– Пожалуйста, назовите ее имя, фамилию и адрес.

Это уже не инспектор Карегга, это дивизионный комиссар Аннелиз. И происходит этот разговор в Главном Управлении уголовной полиции.

Комиссар Аннелиз похож на собственную фамилию. Этот человек по природе своей искатель, лишенный иных страстей. Он ищет бандитов, убийц; сегодня выслеживает террориста с бомбой; но с тем же успехом он мог бы искать способы расщепления атома или борьбы с раком. Только потому, что он получил именно такое образование, он сидит сейчас передо мной, а не за микроскопом. На нем костюм бутылочно-зеленого цвета, кобуры под пиджаком вроде бы нет; в петлице – ленточка ордена Почетного легиона. Видя, что я не спешу с ответом, он спокойно объясняет мне, что я – главный свидетель происшествия, и поэтому мои показания чрезвычайно ценны.

– Так кто же эта ваша приятельница, которой вы помогали выбрать пуловер?

Я отвечаю, что это скорее знакомая, чем приятельница, что я называю ее «тетя Джулия», а работает она в журнале «Актюэль».

В этот момент хлопает дверь, и я подскакиваю метра на два. Чертов бразильский кофе! С меня будто заживо кожу содрали.

– Не волнуйтесь так, господин Малоссен, это же самые обычные вопросы.

Я не волнуюсь, я чувствую себя как ощипанная догола птица на проводе высокого напряжения, которая старательно подбирает хвост, чтобы не коснуться соседнего провода.

И всей поверхностью моего ободранного тела я воспринимаю следующий вопрос:

– Вы не заметили ничего необычного за эти десять минут?

Я ничего не заметил. Я видел только то, что произошло в ту самую секунду, когда все произошло. Но это я запомнил с какой-то сверхреалистической точностью. В частности, угол зеленой хозяйственной сумки между смыкающимися животами. Я рассказываю это ему. Пишущая машинка в блестящем металлическом кожухе, стуча, как пулемет, записывает то, что я говорю. Каждая ее очередь бьет меня прямо по нервам. Аннелиз хмурит брови и спрашивает:

– Вы не могли бы подробно описать убитых?

– Мужчину, пожалуй, да. Что касается женщины, то я видел только ее руку…

И я объясняю, что мужчина был похож на римского императора на склоне лет – Клавдия в конце жизненного пути.

– И под седой челкой – ярко-голубые глаза, как у Петэна.

– Именно так.

И тут я вспоминаю объятие этой пары, то, как по-молодому они целовались.

– Вы уверены?

– Абсолютно уверен. А почему вы спрашиваете?

– Как вы прочтете в газетах, они были брат и сестра.