Людмила - [56]

— Эх, «Шипка», — вздохнул этот пижон. — Мой шеф курит только «фирму».

— Вот и стрелял бы у своего шефа.

— Да нет, шеф, я не в обиду, — примирительно сказал шофер. — Спасибо за сигарету.

Я сунул пачку в карман, посмотрел на окно — там погас свет.

— Слушай, парень, тебе лишняя трешка не повредит? — спросил я шофера.

— Не могу, шеф, я на приколе, — сказал шофер. — Я бы с удовольствием, но...

— Отвезите его, — раздался из парадной негромкий голос приятного тембра. — Отвезите, а когда вернетесь, поставьте машину в гараж. Я сегодня останусь здесь.

Человек, говоривший это, повернулся и исчез в подъезде прежде, чем я смог поблагодарить его. Шофер открыл мне заднюю дверцу — я сел. Машина мягко тронулась с места, мы выехали на площадь, обогнули ее и, повернув на набережную, помчались на Васильевский, пока не развели мосты.

26

Внизу было сыро и темно, но, поднимаясь по винтовой лестнице на седьмой этаж, я все сильнее и сильнее чувствовал жару, и вонь от стоящих на площадках мусорных бачков становилась все нестерпимей. В прихожей, захлопнув дверь, я прислонился к ней спиной и с трудом отдышался. Отвалившись от нее, стал на ощупь пробираться через прихожую. В темноте задел что-то локтем — оно сорвалось с легким металлическим стуком, еще какой-то негромкий звук. Далеко внизу послышался еле слышный, непрерывный писк. Поведя рукой, поймал провод и, вытянув кверху, нащупал телефонную трубку. Я поднес ее к уху и долго слушал длинное и, может быть, волнообразное гудение. Я положил трубку на рычаг и толкнул ногой дверь. Сероватые сумерки проникли в окно. Я вошел в комнату, включил свет — и жара сразу же стала еще сильней. Я сбросил на диван пиджак, развязал галстук, бросил, снял влажную рубашку. Ничего не хотелось, только лечь, расслабиться, растянуться на диване. Я сел, закурил сигарету, включил радиоприемник. «Голос Америки», женский, с сильным акцентом, оптимистично повествовал о добрачных связях среди американских католиков. Погасил сигарету, выключил радиоприемник. Встал, с трудом заставил себя выйти в ванную. Долго смотрел в зеркало и не видел своего лица, так что, когда оно внезапно появилось, немного удивился, как будто столкнулся на улице с кем-то другим. Пустил холодную воду, приоткрыл второй кран, попробовал рукой. Прохладный душ привел меня в порядок. Причесав перед зеркалом потемневшие от воды волосы, прошел в комнату. Было приятно сидеть на диване в расстегнутой свежей рубашке и пижамных штанах. Я подумал, что хорошо бы выпить сейчас холодного пива, но пива не было, и холодильник был выключен. Постелив, я подошел к окну, чтобы попрощаться с ангелом. Сейчас он едва угадывался в плотных сумерках за крышами.

— Good bye, — сказал я ангелу, — привет.

Я лег, до половины накрылся простыней и стал думать о том, что я буду делать завтра. Мне казалось, что Иверцев сможет мне ответить на некоторые вопросы. Я подумал, нет ли у меня еще каких-нибудь возможностей, но мои мысли путались, менялись, превращались в какие-то образы и скоро накатившийся сон унес их от меня совсем.

27

В витрине были выставлены отрубленные женские ноги. Чулки были натянуты до самого верха и там собраны в отвратительные неряшливые пучки. Их было семь, идеальных, стройных, согнутых в колене — вместе они составляли радужный спектр. Над ними с глянцевого плаката фальшивой улыбкой улыбалась крашеная блондинка над черной латинской надписью SECRET. Ниже это название повторялось русскими буквами, а под ними помещался рекламный текст:

эластичные чулки

усиливают стройность ноги

гармонируют с любым туалетом

не нуждаются в поясе

Женщина стояла ко мне спиной, ее чудовищный обтянутый джинсами зад растекся двумя бесформенными голубыми пятнами по стеклу. Жирная, сутулая спина перла, как тесто, разрезанная узкой полоской лифчика — сквозь желтую майку рельефно проступала его пряжка.

«Надо же так одеваться в ее возрасте», — подумал я, оглядывая эту студнеобразную гору.

Я до обеда парился в своем кабинете, занимаясь сочинением «византийского» документа, где слово «секретность» заменялось словом «конфиденциальность» и подыскивались также синонимы к другим выражениям, чтобы сделать их двусмысленными и ни к чему заказчика не обязывающими, — документа, где все подразумевалось и ничто не называлось. Это была утомительная бюрократическая работа, а теперь еще напекло голову, и я не знал, настоящие ли это мухи летают у меня перед глазами или это мне только кажется от жары. Я потел и, напрягаясь, таращился то на отрубленные ноги в витрине, то на втиснутую в будку чрезвычайно болтливую женщину. Наконец, с трудом развернувшись, она навалилась на остекленную дверь и вытекла наружу, оказавшись совсем юной, никак не старше семнадцати лет, акселераткой.

Я вошел в раскаленную, как духовка, будку и, задвинув в паз монету, взял еще влажную от потной руки телефонную трубку. На том конце после нескольких гудков отозвались. Дом, куда я звонил, находился рядом, но голос донесся издалека, как будто из другого города, из тишины, и когда я повторил свой вопрос, там опять, так же издалека, но отчетливо ответили.

— Да. Иверцев слушает. С кем имею честь?