Людмила - [298]

Все же вам приходилось проявлять изобретательность. Торопова нельзя было выдать за наркомана: он вел спокойный, размеренный образ жизни, работал и был известен на работе как трезвый, уравновешенный человек. Нужен был шок. Нужно было что-то такое, что убедило бы его сотрудников (а чтобы он писал, и его самого) в его внезапном помешательстве. Он должен бы увериться в том, что неверно воспринимает некоторые явления, и сам, добровольно отдаться в ваши заботливые руки. Для этого вы использовали ваше новейшее средство. Зная, что он работает оформителем, а также тему его последней работы, вы внушили ему, что снимки в порнографическом журнале как раз являются иллюстрациями этой темы, а потом закрепили внушенное вашей отравой. Он попросил в фотоцехе переснять для него это порно, да еще и пытался оформить заказ официально — не оплачивать же ему было производственные затраты из собственного кармана. Но тут пошел первый сбой: когда сотрудники стали объяснять ему, что именно происходит на вклеенных фотоснимках, он испугался. Он еще не понял, в чем дело, но понял, что с его психикой что-то не так. А тут еще вмешались посторонние силы: нашелся человек, который объяснил ему, что происходит. Мало того, из него выбили внушенную вами ошибку, вам не скажу, какими именно средствами. Когда вы поняли, что ваша затея провалилась, вы испугались: появился еще один свидетель, которого надо было убрать.

Третьего — вы мне подставили сами. Вы понимали, что если вы откажете мне в свидании с Тетериным, вы вызовете у меня ненужные подозрения. Не то чтоб они были вам так уж опасны, но зачем, если без них можно обойтись. И вы подсунули мне несчастного работягу, который, видимо когда-то свихнулся на деле «врачей-отравителей» из-за того, что оказался однофамильцем печально известной Лидии Тимашук. Может быть, такая замена и прошла бы, но этого психа выдали его рабочие руки.

— Забавны эти общие мнения, — засмеялся ученый. — Большинство дилетантов считает, что художник это человек в бархатной блузе, с эспаньолкой и пальцами скрипача.

— Нет, не скрипача, — сказал я, — иногда на первый взгляд можно перепутать художника со слесарем — у художника редко бывают ухоженные руки, — но не руки токаря с въевшейся металлической пылью. Я это не сразу понял, — сказал я доктору, — но что-то беспокоило меня, что-то было не так. Поэтому (может быть, поэтому) я задал ему вопрос о Полковом. Вы помните, как он его назвал? — спросил я доктора.

Доктор молчал. Видимо, он не помнил.

— Один раз он назвал его полковником, а другой раз вообще «ком. полка».

Я все еще не понимал, что не так, — продолжал я. — Я понял это позже, когда стал вспоминать остальные связи Полкового с художниками. Ваш фальшивый Тетерин просто не знал этого человека — для него он был всего-навсего одним из персонажей, может быть, героем, восставшим против страшного сионистского заговора и ставшего его жертвой, но так, абстрактно, существующей где-то фигурой, не реальным лицом.

Когда позже в Гальте я понял подоплеку этого преступления, уже на другом уровне возник вопрос: зачем вам понадобилось убивать Свидетелей? Ведь обо всех трех художниках вы могли сказать, что они сумасшедшие, а двое из них к тому же наркоманы. Кто бы это опроверг?

Значит, Стешин, Полковой знали что-то, что компрометировало вас перед законом больше, чем эти похищения. Тогда я вспомни кое-что из прошлого Полкового и подумал: зачем я здесь? Зачем здесь Прокофьев?

В вашем руководстве замечательно было то, что вы не давали никаких инструкций: каждый должен был сам определить свою роль. Но вы не учли, просто не могли учесть одного важного фактора: того, что наши с Кипилой роли были распределены задолго до вас. Вы скажете, что не знали Кипилу. Вы не были знакомы — это точно, — но вы давно уже составили одну банду, для этого не обязательно было знать имена друг друга. Здесь сложился другой тип гангстерской организации, члены которой даже не подозревают о своем участии в преступлении. Не имея всей картины, просто невозможно было определить его состав. Не найти — определить. Всё списывалось на секретные изыскания, так же как, скажем, казнокрадство списывается на войну или катастрофу. Проблема была не криминалистической, а методологической: не было суждения высшего порядка, чтобы вывести правовой силлогизм. Без такого суждения само расследование могло быть квалифицировано как преступление, потому что как суждение низшего порядка оно соотносилось бы с другим суждением. Но когда, разыскивая неизвестно что, я вышел на Кипилу, я нашел это суждение высшего порядка. Оно было выведено мной еще в детстве. Оно гласило: все, что похоже на Кипилу, должно быть уничтожено, и всякие действия, могущие повлечь за собой пользу для последнего, являются преступлением. И тогда я наконец понял, кто я. Я стал свидетелем — об этой роли я мечтал всю жизнь.

Доктор молчал. Взял со стола пачку «Данхилла», закурил.

— Красиво, — сказал доктор, — впечатляюще, — он выпустил мягкое облачко дыма. — Ну, и как вы собираетесь все это доказать? Не киднэпинг, как вы это называете, — сказал он. — Насчет этого я спокоен.