Люди в местах - [8]

Наискосок через Дубининскую улицу истово, по-пластунски ползет вызывающе-прилично одетый, подтянутый молодой человек — видно, банкир, из начинающих: изо всех сил старается выглядеть деловым человеком. Каждое утро он, подгребая мешающий благородно-коричневый портфель, торопливо ползет от автомобильной стоянки на работу. Эти ежеутренние поползновения помогают почувствовать, чем дышит родная земля, оценить экономическую ситуацию, заранее предугадать некие загадочные, еще не проявившиеся тенденции (банкиры обычно называют их «трендами»).

Хорошо ползется в мороз, по крепкому, утоптанному, лишь едва грязноватому снегу. Чуть залюбовался зимой, заслушался хрустом снега, замешкался — и почти попал под тридцать восьмой трамвай. Едва уцелел — уполз, извиваясь. Поскрипывает снег.

Еще несколько минут — и деловитый пластунский силуэт скрывается в гуще мрачных строений Дубининской улицы, уползая в свой великолепный офис, из соображений личной скромности и общей безопасности расположенный за неприметной дверью где-то на задворках станции Москва-Павелецкая-Товарная, среди пустых железных бочек, старых автомобильных покрышек и приземистых пакгаузов.

Смятая жизнью женщина, толстоватая, многослойно обмотанная тусклой неудобной одеждой, медленно плетется по Кожевнической улице, среди сугробов и стоящих у тротуара машин, по пояс увязая в тяжелых обстоятельствах. Ее, судя по всему, зовут Нелли Петровна, или, может быть, Нина Петровна — как-то так.

Раньше она вполне могла бы быть продавщицей в булочной или дородной, с достоинством, гардеробщицей. Или заведующей секцией. Но сейчас у нее совсем другая работа.

Два или три раза в неделю Нелли Петровна отправляется на Кожевническую улицу, вглубь серой, бетонно-жестяной промзоны. Здесь, в слабо освещенном затхлом сарае, она получает по накладной несколько трехлитровых стеклянных банок.

Гремя нелепыми авоськами, сквозь дыры которых проглядывают чисто вымытые бока трехлитровых банок, часто ударяясь об них коленями, Нина Петровна тащится в метро. Страдая и почти плача, долго не может со своими авоськами втиснуться в проход турникета. Мучительно, с пересадками, едет на Савеловский вокзал, потом, в холодной электричке, в полусне-забытьи — до станции Яхрома.

Кряхтя и охая, задыхаясь, то и дело останавливаясь, по скользкой тропинке взбирается на Перемиловские высоты, где возвышается монумент защитникам Москвы. Немного в стороне от монумента полусломанной детской лопаткой делает в снегу и мерзлой земле несколько углублений нужного размера. Погружает в эти углубления банки и закапывает так, чтобы на поверхности оставались открытые горлышки. Нина Петровна живет так уже несколько месяцев, и теперь около монумента образовалось целое поле стеклянных, закопанных по горлышко в землю трехлитровых банок. Ветер, постоянно носящийся над Перемиловскими высотами, заходит в пустые банки и с ревом вылетает из них, создавая дикую, леденяще-печальную, трагическую музыку.

В темное время суток монумент, освещенный мощными прожекторами, грозно парит в подмосковном небе над Яхромой, Дмитровом, железной дорогой, автобусным заводом и горнолыжными трассами, под аккомпанемент страшного стеклянного трехлитрового реквиема.

Хозяин затхлого сарая на Кожевнической улице, молчаливый человек неопределенного возраста, пола и национальности, платит Нелли Петровне за каждое удачное закапывание (он называет это «ходками») 650 рублей, а после Нового года обещает прибавить еще рублей семьдесят. Нине Петровне, в сущности, грех, да и некому, жаловаться, и она не жалуется.

Два краснолицых мужика тащат через площадь гигантскую двадцатиметровую сосну, с кряхтением, сопением и матерными облачками пара около открывающихся и закрывающихся ртов. Сосну предполагается использовать в качестве новогодней елки дома у одного из этих мужиков, обвешивать ее игрушками и «дождиком», водить пьяные хороводы.

Пытаются втиснуть сосну в кстати подошедший трамвай. Орут, ругаются, вышвыривают из вагона визжащих пассажиров. Сосна не проходит, упирается в стены, крушит стекла. Умаялись, бросили. Трамвай дальше не пойдет, просьба освободить. Сосна валяется у остановки огромной рухнувшей колонной. Мужики, свирепо-растерянные, курят, плюются, не знают, что делать и как дальше жить.

Вертлявый, стремительный, чуть кособокий дядька (Николай) вприпрыжку скачет к Павелецкому вокзалу. Сейчас он совершит нечто такое, что уже проделывал не раз.

Покупает билет и заговорщицки садится в экспресс, идущий без остановок в аэропорт «Домодедово». Светло, тепло. Работает буфет. Накрахмаленные проводницы исполняют желания. Кругом сидят будущие пассажиры самолетов, думами своими уносящиеся в далекие северные, восточные и южные города, навстречу авиакатастрофам.

Экспресс набирает скорость и несется мимо адской местности Нижние Котлы, мимо станции Бирюлево-Товарное, мимо туповатых домов и бесполезных деревьев.

Скоро Новый год.

Николай забирается в тамбур и втихаря щелкает каким-то тумблером. Все вокруг незаметно, но необратимо меняется. Пассажиры вповалку, гипнотически засыпают, представляя себя уже в креслах своих самолетов. Проводницы теряют остатки бдительности, не могут ни на чем сфокусировать свое внимание. Вместо того, чтобы свернуть на боковую ветку, ведущую в аэропорт, экспресс несется вперед и вперед, набирает скорость, по грохочущему мосту перелетает Оку и, проскочив технологические нагромождения узловой станции Ожерелье, вместе с пассажирами, проводницами, машинистами и Николаем растворяется в белом зимнем морозном воздухе. От экспресса и его обитателей остается только огромный радужный столб, несколько дней неподвижно висящий в небе над бесконечным полем и прямыми железными рельсами.