Люди в голом - [41]

Мужчина, разговаривавший со мной на фуршете, как раз и был одним из тех, кто стоял у истоков этого блестящего начинания в поддержку нашей науки. Он ласково приобнял меня, обдав запахом дорого французского одеколона, и сказал, что мне пора бы уделить им внимание — они, мол, заслужили — и на прощание протянул визитку — звоните, если надумаете.

Еще один антракт

Я так растрогался от этого щедрого и сердечного предложения, приятно сочетавшегося с бутербродами и французским вином, что едва успел промямлить слова благодарности.

Оставшись наедине с охватившим меня радостным умилением людьми, я вдруг вспомнил о бельгийском писателе, виновнике торжества, и принялся искать его глазами среди присутствующих. Обнаружил я его не сразу. Он стоял в противоположном от меня конце зала, прислонившись к массивной круглой колонне. В одной руке писатель держал бокал, а в другой бутерброд с чем-то красным, который он время от времени делал попытки надкусить, но всякий раз не успевал, потому что его отвлекали. Энергичная брюнетка-переводчица то и дело подводила к нему каких-то важных персон административного вида, жаждущих с ним познакомиться. Не успел я его пожалеть и съесть по этому поводу очередной бутерброд, как почувствовал, что сзади меня кто-то осторожно тянет за рукав. Антракт закончился.

О мужчинах, выбирающих женщин, и о женщинах, выбирающих мужчин

— Аствацатуров, привет!

Я обернулся и увидел, что мне протягивает руку полный, коротко стриженный мужчина, приблизительно моего возраста, в модном ярко-красном свитере и широченных джинсах. Знакомое лицо… Круглое, добродушное… Как у меня сейчас… Вот только кому оно принадлежит, хотелось бы…

— Не узнал? — весело спросил мужчина. — Зазнался, зазнался, брат. Витька Андреев. Помнишь? Мы в одной школе учились, потом в эрмитажный кружок вместе ходили, потом на истфаке встречались.

— Господи, — говорю. — Витя! Прости. Голова дырявая стала. Да еще вино это… — я приподнял бокал.

— Да нет, ты ни при чем. Это я ряху себе нажрал.

С Витей мы не виделись лет, наверное, пять. Я его помнил студентом исторического факультета, тихим, худеньким, интеллигентным юношей в очках. Общаясь друг с другом, мы всегда начинали спорить по любому поводу, поэтому в гостях нас всегда рассаживали по разным концам стола. Потом пути наши разошлись. Мы перестали созваниваться и стали реже видеться. Спустя несколько лет от общих знакомых я узнал, что Витя забросил науку, начал писать политические обзоры и с головой ушел в журналистику, в которой весьма преуспел.

В студенческие годы Витя в силу природной застенчивости избегал девушек. Но по окончании университета он неожиданно для всех женился на ярко красившейся, крикливой девице по имени Кристина. Они случайно познакомились в овощном магазине, где Кристина работала продавщицей. Друзья говорили мне, что с годами Витя во многом перенял ее манеры, — этому способствовал и его карьерный рост, — сделался грубее и нахальнее.

— Ты здесь по работе? Интервью у него брать собрался? — я кивнул в сторону бельгийского писателя, по-прежнему стоявшего у колонны и пытающегося укусить свой бутерброд.

— Нет, — Витя удивленно нахмурил брови. Он даже не понял, о ком я говорю. — Я вообще-то случайно здесь. Мне редактор назначил встречу. Сказал: приходи обязательно сразу к фуршету, будет модная туса, повидаешь кого-нибудь из старых друзей. И очень кстати. Видишь, тебя вот встретил.

— Как вообще дела? — спросил я.

— Да знаешь, — Витя отвел глаза и потянулся за бутербродом, — хреново, старикашка, дела у меня. С Кристинкой развожусь. Достала по самое вот это… — Витя провел тыльной стороной ладони под подбородком.

— И что? Теперь гуд-бай жилплощадь?

Витя посмотрел на меня в упор и шутливо сказал:

— Твоя меркантильность, Аствацатуров, всегда меня…

— Моя? — перебил я его, деланно сердясь. — И это мне говорит человек, который за страничку получает восемьдесят долларов? Мне? Тому, который работает за жалкие гроши?

— Поэтому ты и меркантилен, — сказал Витя, заедая мой большевистский пафос бутербродом с рыбой, и добавил с набитым ртом: — Если бы у тебя было больше денег, ты бы, как я, думал о высоком.

— Ладно, — я махнул рукой. — В данную минуту, с непрожеванным бутербродом во рту, ты как никто похож на человека, думающего о высоком. Так что там с твоей квартирой? Подаришь ей?

— Да нет, — нахмурился Витя. Он, наконец, окончательно разделался со своим бутербродом. — Квартира здесь вообще ни при чем. Тем более, мы жили у нее. Нет, с этим как раз проблем не было. Я просто покидал в чемодан шмотки и свалил к родителям. Детей мы, слава тебе господи, не завели.

— Ну и в чем тогда проблема?

— Проблема, понимаешь ли, в том, что она не отстает. Развод отказывается давать. Ну да я своего добьюсь, ты же меня знаешь. Уже три месяца как уехал, уже новую бабу себе завел, а этой стерве все неймется. Недавно, представляешь, на работу ко мне приперлась. Хорошо, у нас там охрана стоит, два таких амбала, так они ее не пропустили. Так она полчаса стояла под окнами и вопила на всю улицу, что еще доберется до моей жопной дырки. Как тебе, кстати, это выражение? Запиши, пригодится. Теперь она мне на мобильник названивает и эсэмэски строчит. То вернуться умоляет, то угрожает бандитами. Вчера, представляешь, прислала около двадцати сообщений. Я все читать не стал. Посмотрел только первое. Там было (тебе интересно?): «Витенька, я тебя люблю. Мне плохо. Приходи». Остальные я не читал и сразу удалял. А потом открыл последнее, ну одно из последних, и читаю: «Слышь, ссыкло, расслабь свое очко поганое. Сказала же — не трону». Причем, Аствацатуров, что самое занятное, — это тебе, как филологу, на заметку, — слово «поганое» через два «н» написано.