Люди сверху, люди снизу - [42]

 – и дотронулся до ее щеки.

Опустив жалюзи, Стелла предупредила, не специально подражая, впрочем, дамам полусвета, снимая школьную форму: «Только не в губы…»

Покатились странные, какие-то чужие дни. Глеб ни о чем не спрашивал, зная об ее отношении к Женьке. Женька же отвечал односложно, «приглядывая» за Верой, как за священной коровой. Стелла жарилась на медленном огне, периодически опуская и поднимая жалюзи: ей было до того жутко и тошно, что забыться она могла только телом, не важно, чьим, – и это вовсе не было распущенностью. Музыка не спасала, вытягивая в свои рифмы и гармонии последние жилы из души; а еще… еще Стелла теперь почему-то ждала зимы.

Но зима не принесла ничего, кроме снежных хлопьев и спокойных, как будто распланированных заранее, вечеров с Глебом. Стелла в какой-то степени был благодарна ему за то, что он не задает вопросов и п р о с т о воспринимает ее такой, какая она есть сейчас: раздавленная депрессией, вялая, может быть, даже скучная… Она не пыталась бороться с собой и брада себя в руки, лишь занимаясь английским и сочиняя мелодии. А потом опять падали жалюзи, отгораживая тела от мира; неожиданно в один из таких вечеров Глеб сказал ей что любит, и… Стелла прикрыла ему рот ладонью: «Не надо. Давай лучше так…»: что ж, Глеб принял правила игры – да и что ему оставалось?

Весной Стелла как-то ожила; скинула зимнюю одежду, простучала каблучками по мокрому асфальту, оставляя прохожим шлейф «Амарижа». Весной, столкнувшись с Женькой в школьном коридоре, она услышала его тихое: «Мама в январе умерла. Печень…» Они вышли на улицу, никем не замеченные.

– Что у тебя с Володиным? – спросил вдруг он, отводя глаза.

– А тебе-то что? – усмехнулась Стелла. – Главное, чтобы Вера хорошо училась!

– Ты жестокая, – Женька остановился.

– Ничуть. Я просто презираю людей, шантажирующих других суицидальной попыткой.

– Мне жаль ее, – он опять отвел глаза.

– А меня? Я сплю с Володиным. С сентября. И он у меня не первый. Первый был в горах, на рассвете, полянка такая солнечная…

– Заткнись!! Это все неправда, это все неправда… – Женька с ужасом смотрел на нее.

– Правда, козленок. И еще такая правда, что я жутко люблю тебя до сих пор.

Женька отошел, отшатнувшись: Стелла уходила все дальше, не оборачиваясь.

Они не здоровались несколько месяцев – тех самых месяцев, остающихся до выпускного.

И вот он загремел, «последний бал». Девчонки облачились в бело-розово-голубое, засверкали мамиными украшениями; мальчишки казались в костюмах-тройках и бабочках неожиданно взрослыми.

Глеб и Женька, заметив отсутствие Стеллы, волновались по отдельности и по-разному: Глеб – почему опаздывает, Женька – из-за кого.

Началась траурно-торжественная часть. Директриса говорила что-то про родину, развитой социализм и массу путей, по которым может смело шагать нынешняя молодежь: «Вы, новое поколение…» Потом выступала завуч, призывая выпускников не забывать школу: «Вас ждут здесь всегда, мои дорогие! В радости и горе…» После жидких аплодис-ментов, надутая, как шар, выкатилась Любовь Павловна, заверещав что-то совсем уж глупое, а потом литераторша, а потом, а потом… и, казалось, конца этому не будет.

Стелла вошла незаметно, когда вся эта говорильня подходила к концу: длинное прямое черное платье с небольшим разрезом, бледное лицо, гитара через плечо… – существо из другого мира. Никого не замечая, пробиралась она к сцене, отстранив своим видом стоящих там и собирающихся актерствовать. «Я немножко спою, ладно?» – улыбнулась она наполненному залу и взяла стул. Все притихли; Женька, казалось, врос в спинку сиденья.

Голос Стеллы летел, вызывая радость и грусть, и даже Любовь Павловна, кажется, задумалась на минутку о чем-то своем, если это «свое» у нее, конечно, было.

А Женька знал, что это – ему. Пальцы его тряслись, и Верка, в одночасье все поняв, с ужасом смотрела на него – ускользающего, ускользающего, ускользающего… А он слышал Стеллу, живую и смеющуюся, плачущую и сильную одновременно. Он не знал, сколько это продолжалось.

А потом все как будто потерялось и забыло собственный смысл. Какое там «угощение», какие там торты! Он побежал вниз по лестнице, упустив Стеллу из виду; «Где же она?» – только стучало в висках. А она словно испарилась, будто и не было ее вовсе.

– Стелла! – крикнул он пустому, темному школьному двору. – Стеллка! – он не знал, что Глеб и Вера наблюдают за ним из окон второго этажа.

Женька сел на ступеньки, закурив: «Дурак, дурак… Просто кретин…»

И вдруг откуда-то донеслись переборы гитарных струн; Стелла сидела на старой скамейке – нижняя губа ее была прокушена до крови, между прочим!

Они поднялись, не сговариваясь, одновременно, и медленно направились друг к другу. Что-то сладковатое и горькое одновременно обожгло их рты. Шестьдесят человек – девушки в светлых платьях и молодые люди в «тройках» – уже окружали их, хлопая в ладоши, но н а ш и, конечно, их уже не замечали.

1999

Эгосфера Нероман вполоборота

Уведомление перед прочтением

Дабы любезный читатель не утруждал серое свое вещество измышлениями над определениями, не имеющими должного значения в социокультурном контексте пританцовывающей на трупах эпохи, а также не имел умысла – случайного или преднамеренного – перефразировать смысл бессмыслицы, смиренный автор считает своим гражданским долгом дать ему некоторые разъяснения и уведомить, что все возможные и невозможные совпадения с героями неромана вполоборота явились в данном тексте его взору неслучайно, и препарированию, обжалованию и помилованию не подлежат ввиду гиперчувствительности оных, чудеснейшим образом сочетающихся с антикоррозийностью, морозоустойчивостью и тем, чему умныя мужи определения дать горазды, по милости барской, не были-с.