Люди сверху, люди снизу - [41]
Квадрат затрещал: квартет притих, звук потускнел. Стелла скучала по Женьке; тот же, обвиняя себя во всех смертных, ни на шаг не отходил от Веры. Ночами ему снилась Стелла в горьковато-сладком поцелуе новогодней ночи около стен Успенского – только какая-то нереальная, невесомая.
Теперь Глеб провожал Стеллу домой, будучи «просто другом». Вера же как будто ожила; только вот Женька ее не любит, не любит, не любит – просто боится слова «больница»…
Серьезно занялись языком: Марина пророчила иняз всем четверым. Как в старые добрые, говорили только на английском, приводя Марину в восторг. Потом, в каникулы, когда Марина заболела, ездили к ней в гости – в серые безликие «Текстильщики», где автобус от метро ходит раз в полчаса. Марина рассказывала про институт, постоянно кашляла и говорила, что собирается уходить из их школы, как только они ее закончат. Они же превращались в те самые «элементарные частицы», относительно которых, как говорил когда-то Женька Стелле, «нет еще доказательств».
Стелла писала совершенно убийственные песни: если раньше она была наполнена в это же время года абсолютным счастьем, то теперь – абсолютной болью. Кажется, она начинала понимать пушкинскую Татьяну с ее любовью «без всякой примирительной середины»; Женькина серебряная цепочка обжигала шею и темнела, темнела…
Стелла тоскливо перебирала струны: печальные рифмы, озвученные – немного цинично – гармоническим мажором, превращались в маленькие шедевры. Зимой Стелла сочиняла уже на английском: Марина смотрела на нее всепонимающим взглядом и исправляла случайные грамматические ошибки. Алла не вникала во всё это по причине отсутствия времени: сценарии, съемки, «другая жизнь»; отец Стеллы уже полгода как переехал к Chanel № 19, забыв поздравить дочь с шестнадцатилетием.
Казалось, никого нет: Верка не в счет, Верка теперь «ущербная», ее жалеть надо. Глеб… прикидывается другом, а на самом деле… Нет, она ничего не скажет Глебу… Марина? Но Стелла боялась до конца ей раскрыться, страшась показаться наивной и глупой. Женька… Женька, Женька… Она шептала ночами это имя; она ждала этих ночей – там, во сне, они всегда вместе. Там, во сне, они навеки прикованы к Успенскому собору горько-сладким поцелуем Снежной королевы, играющей со своей вечностью в обжигающие льдинки…
На самом интересном месте почему-то всегда звонил будильник, и Стелла с тяжелой головой поднималась: в школу, какой ужас, катастрофа какая-то! Опять видеть его, разговаривать с ним… и всё, и всё… и лишь потому, что Вера «ущербная», опять, не дай бог, чего-нибудь наглотается…
Стелла не видела выхода. Гитара стала смыслом; баллады на английском слушала только Марина и, практически не находя уже ошибок в грамматике, качала тихо головой: «Ты талантлива, девочка. Талантлива в своем чувстве» – но почти ничего не говорила, стараясь не бередить едва начавшую рубцеваться рану. Как-то, впрочем, Марина разоткровенничалась: «У меня в институте был друг. Любимый. Представляешь, все пять лет – вместе. А потом… все ушло куда-то, исчезло… Он женился на очкастой девице с филфака; я уже развелась… Это ничего, это пройдет… А у тебя есть музыка; ты гораздо счастливей меня…» – и Стелла играла, играла, убеждая неуверенно себя в том, что она, конечно же, гораздо счастливей Марины…
Женька, обманывая себя чувством долга, начал курить. Вера, казалось, ничего не замечавшая, плакала ночи напролет в подушку, а Глеб почему-то думал, что когда-нибудь обязательно женится на Стелле: его волновали ее пепельные, вкусно пахнущие, волосы, тонкие щиколотки, голос… Он приходил к ней домой довольно часто, спасая то от кошмара одиночества, то от не меньшего кошмара невозможности не записывать свои мелодии, не слушать кассету со Скарлатти… Стелла уже «не возникала» в школе, глядя на «любимых педагогинь» как на пустоту; девятый завершился для нее пятерками по английскому и физкультуре: все остальное было весьма «удовлетворительно».
Летом Алла все-таки заметила, что с дочерью творится неладное: «Ну что ты хочешь, девочка моя?» Стелла сказала совершенно серьезно: «Хочу, чтобы меня не было…» Алла засуетилась: на приеме у психотерапевта Стелла долго смеялась ему в лицо, когда тот выспрашивал, мастурбирует ли она.
Тогда Алла увезла ее. Они сняли большую комнату в просторном каменном доме, стоявшем у подножия горы: Стелла просыпалась и, увидев Солнце, шла ему навстречу, раскинув широко руки. Однажды, на поляне, она заметила молодого человека, а, приглядевшись поняла, что это сын тех, у кого они снимают жилье.
…Стелла расставалась с невинностью легко и будто бы устало: запах трав туманил голову, не давая ощутить боли. «Только не в губы», – сказала она черноволосому парню, вспомнив свою зимнюю ночь: три часа от Москвы.
Первого сентября, траурно-торжественно проводив день чьих-то знаний, бывший квартет распался – каждый хотел солировать. Впрочем, Стелла поймала на себе мимолетный Женькин взгляд. Когда Глеб, уже у нее в комнате, закончил наконец-то рассказ о летних событиях, Стелла в упор посмотрела на него:
– ТЫ чего хочешь от меня?
– От тебя? – задумался Глеб. –
"Секс является одной из девяти причин для реинкарнации. Остальные восемь не важны," — иронизировал Джордж Бернс: проверить, была ли в его шутке доля правды, мы едва ли сумеем. Однако проникнуть в святая святых — "искусство спальни" — можем. В этой книге собраны очень разные — как почти целомудренные, так и весьма откровенные тексты современных писателей, чье творчество объединяет предельная искренность, отсутствие комплексов и литературная дерзость: она-то и дает пищу для ума и тела, она-то и превращает "обычное", казалось бы, соитие в акт любви или ее антоним.
![Здравствуйте, доктор! Записки пациентов [антология]](/storage/book-covers/f6/f6729745473123ff83797bda5246a4be171dc1b3.jpg)
В этом сборнике очень разные писатели рассказывают о своих столкновениях с суровым миром болезней, врачей и больниц. Оптимистично, грустно, иронично, тревожно, странно — по-разному. Но все без исключения — запредельно искренне. В этих повестях и рассказах много боли и много надежды, ощущение края, обостренное чувство остроты момента и отчаянное желание жить. Читая их, начинаешь по-новому ценить каждое мгновение, обретаешь сначала мрачноватый и очищающий катарсис, а потом необыкновенное облегчение, которые только и способны подарить нам медицина и проникновенная история чуткого, наблюдательного и бесстрашного рассказчика.
Главная героиня романа — Сана — вовсе не «железная леди»; духовная сила, которую она обретает ценой неимоверных усилий и, как ни парадоксально, благодаря затяжным внутренним кризисам, приводит ее в конце концов к изменению «жизненного сценария» — сценария, из которого, как ей казалось, нет выхода. Несмотря ни на крах любовных отношений, ни на полное отсутствие социальной защищенности, ни на утрату иллюзий, касающихся так называемого духовного развития, она не только не «прогибается под этот мир», но поднимается над собой и трансформирует страдание в гармонию.
Своеобразные «похождения души», скрывающейся под женскими, мужскими и надгендерными масками, – суть один человек, проживающий свою жизнь, играя, либо разучивая, те или иные роли. Как не переиграть? Как отличить «обыкновенное чудо» любви от суррогата – и наоборот? Персонажи Натальи Рубановой, переселяющиеся из новеллы в новеллу, постоянно ставят на себе чрезвычайно острые – in vivo – опыты и, как следствие, видоизменяются: подчас до неузнаваемости. Их так называемая поза – очередные «распялки» человеческого вивария.
«Да, вы – писатель, писа-атель, да… но печатать мы это сейчас не будем. Вам не хватает объёма света… хотя вы и можете его дать. И ощущение, что все эти рассказы сочинили разные люди, настолько они не похожи… не похожи друг на друга… один на другой… другой на третий… они как бы не совпадают между собой… все из разных мест… надо их перекомпоновать… тепла побольше, ну нельзя же так… и света… объём света добавить!» – «Но это я, я их писала, не “разные люди”! А свет… вы предлагаете плеснуть в текст гуманизма?» – «Да вы и так гуманист.
Рукопись Полины Белкиной присылает по почте в издательство дальняя родственница писательницы, обнаружившая случайно в папке с рассказами и дневниковыми записями адрес и фамилию главного редактора – известного критика. Когда тот начинает читать эти тексты, то с ужасом обнаруживает, что у Полины – его бывшей возлюбленной, умершей не так давно, – от него сын, отправленный после похорон матери к бабке в Брест.Но это лишь канва, «сюжет-пунктир».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)