Люди сверху, люди снизу - [30]

Через какое-то время Анна с Малчиком снимают дачу недалеко от воинской части: через утро утомленные солнцем и отсутствием женщин солдаты стреляют у нашей героини, облаченной в наглый оранжевый купальник, сигареты. Дача: просторная, вся белая, двухэтажная, с виноградом, нежно обвивающим решетку на окне первого этажа и плющом у входа, она напоминает Анне дворянские усадьбы девятнадцатого, хотя, конечно же, на усадьбу не тянет. Хозяйка с сыном практически все время в городе; лишь иногда она привозит его на дачу «подышать». Когда немного близорукая Анна видит того впервые, он кажется ей глухонемым. За чаем, вечером, Анна интересуется, откуда доносится странный звук. «То ж Петя в мячик играет. До трех лет врачи ничего не находили, а вот поди ж ты – горе-то какое… Дауна у него. – Хозяйка отворачивается и подносит рукав платья к глазам. – Тридцать пять ему, да. Говорили ж мне, что такие, как он, больше двадцати редко живут, да – а Петенька вот… на пятнадцать лет уж перегнул. Он, знаете ж, добрый такой, понятливый… Да…» – через несколько минут скрипит калитка, и Анна отчетливо видит входящего в сад стареющего дауна: большой характерный лоб, маленькие боязливые глаза, не смотрящие никогда на тебя прямо, а только по сторонам или вниз; все лицо как бы придавлено тяжелой печатью – отметиной слабоумия, руки плотно прижаты к бокам; желтенькие веселые носочки резко контрастируют с прорезающимися морщинами, недетской лысиной и добротной растительностью на руках и ногах. «Петя, иди ж кушать, стынет! – зовет сына хозяйка, и тот послушно, будто ягненок, стеснительно подходит к столу. – Давай, бери ж ложку, вот она. Ешь, ешь. Да аккуратнее ж!»

Анна смотрит, как даун, втянув голову в плечи, поглощает борщ, а потом фаршированные перцы и дыню. После дыни он исчезает, а через пять минут приносит откуда-то пластмассовый стакан с ежевикой – сладкой душистой крымской ежевикой, – ставит перед Анной и, дико смущаясь, тут же уходит; из комнаты на улицу доносятся звуки. «Петя, чаю!» – зовет снова его хозяйка. – «Сейчас досмотрю…» – негромкий тенорок. – «Понимаешь ты ж много, чего смотришь, – вырывается в сердцах у несчастной женщины. – Ну, спокойной ночи», – уходит она в дом.

Августовская ночь настигает внезапно, в половине девятого уже темно; подкрадывается время почемучек. «Почему ты не уходишь от мужа?» – «Почему ты спрашиваешь сейчас?» – «Потому что завтра ты не ответишь» – «Откуда ты знаешь, что я сегодня отвечу?» – «Знаю» – «Потому что круглая земля» – «Я тебя…» – «Остынь, не теперь…» – Анна закуривает. Анна боится принять какое-либо решение. Что делать ей? ЧТО ЕЙ ДЕЛАТЬ?

Анна сама не знает, чего хочет: Е2 ли уже денег и известности, Е4 ли ребенка. Она еще не готова. Будет ли она готова? Зачем вообще новые ребенки, если на перенаселенной Земле и так полно двуногих, большинство из которых никогда не было и не будет счастливо? ЗАЧЕМ ВООБЩЕ НОВЫЕ РЕБЕНКИ, ЕСЛИ НА ПЕРЕНАСЕЛЕННОЙ ЗЕМЛЕ И ТАК ПОЛНО ДВУНОГИХ, БОЛЬШИНСТВО ИЗ КОТОРЫХ НИКОГДА НЕ БЫЛО И НЕ БУДЕТ СЧАСТЛИВО? Что такое счастье? ЧТО ТАКОЕ СЧАСТЬЕ? Не путать с благосостоянием! НЕ ПУТАТЬ С БЛАГОСОСТОЯНИЕМ! Иди к черту, нимфа Эхо! ИДИ К ЧЕРТУ, НИМФА ЭХО! Что делать? ЧТО ДЕЛАТЬ? Эх, Николай Гаврилыч… Неужто плодить нищих и говорить об исполнении биологического долга? Обхохочешься! ОБХОХОЧЕШЬСЯ! Нет уж, лучше Анна отложит на собственную эвтаназию… ЭВТАНАЗИЮ, ЭВТАНАЗИЮ, ЭВТАНАЗИЮ…

– Эк, куда персонаж занесло! – допускает просторечное выражение Женщина Пишущая, Подвид, и обнадеживающе треплет Анну по щеке: потерпи, мол, совсем чуть-чуть до конца повести осталось-то! – но Анна думает: «Ветер». Анна вспоминает, что у нее есть Она Сама, но не говорит о том Малчику, который пока еще видит перед собой только ее, а не чью-то еще упругую грудь.

Он? Студент. Спит в одной комнате с отцом. Маман спит в другой со своей аспиранткой. …квартирный вопрос… «Ты немного похожа на мою мать… Прическа, жесты… И пальцы такой же почти формы…» Малчик говорит, говорит, говорит… Анне становится скучно. Ей еще нравится заниматься с Малчиком сексом, а вот говорить – уже не. «Моим родителям некуда деться друг от друга… отец иногда уходит в запой, и тогда… мать – профессор современной немецкой литературы…» Анна трет виски. Она отдает отчет доле своего цинизма, но, как некогда автор ничего не мог сделать с текстом, так и Анна ничего не может поделать с собой. Впрочем, профессора современной немецкой литературы понять она может, ведь той плевать, кто что скажет – она любит и любима; это ее право – плевать…

Небо разрезает тонкая розовая полоска. И еще. Умножить на одиннадцать. Небо вспыхивает тысячью оттенков, небо похоже на просыпающееся море, небо открывает Анне Саму Себя. В пять утра она предлагает Малчику спуститься с мыса к воде.

Спуск непрост; нужно зацепиться за сухой бело-желтый известняк, нащупать ногой впадину для следующего шага, спрыгнуть вниз, обойти колючки, удержаться за корень старого дерева, не посмотреть случайно вниз – дорога занимает около получаса. Но там, внизу – живые камни и говорящий кластерами шторм.