Люди суземья - [7]

— Вы чего? Думаете, не испекся?

Василий Кирикович вздрогнул.

— Нет, нет, испекся, — он сунул грибок в рот и долго, смакуя, жевал. — Ах, какая прелесть!

— Вы ежели ничего не будете из мешков да чемоданов доставать, дак я запрягу да начну складывать. Время-то идет!

— Да, да, складывай. Плащи мы на себя наденем... Нет, погоди! — он порывисто придвинул к себе сумку и, суетясь, стал выгружать из нее на бересту снедь. — Ну-ка, поешь сначала. Вот корейка, колбаска, апельсины... И хлеб этот еще наш, казахстанский. Попробуй!

— Спасибо, я ведь ужинал.

— Ничего не знаю! Садись и ешь, — и Василий Кирикович стал будить Германа.

4

Лесная дорога из Сарги в Ким-ярь была хорошо знакома Мальке. За шестнадцать лет, которые она ходила в упряжке, путь этот был проделан ею десятки раз. Малька помнила каждую болотину, каждую гору, каждый ручей. Перед трудным местом она непременно останавливалась, чтобы дать людям возможность проверить, все ли ладно с упряжью и поклажей, и уж потом осторожно двигалась дальше.

Для нее будто и не существовало времени суток: днем ли, ночью ли, в проливной, дождь или в метель — Малька всегда вела себя спокойно и шла ровно своим обычным шагом. И теперь она тоже не спешила, но заметно волновалась, изредка тревожно и глухо всхрапывая.

А ночь была темна. Над дорогой, в разрывах ветвей, то тут, то там виднелись звезды, но они не только не давали света, а еще более подчеркивали темноту.

Стояло безветрие. Тайга, разогретая в течение дня июльским зноем, теперь щедро отдавала тепло, и недвижный воздух был настолько напитан запахами трав, хвои, смолы и грибов, что казался густым, а темнота осязаемо вязкой.

Ваня ходко шагал за повозкой, с наслаждением вдыхая лесные запахи. Он вообще любил ночную езду в летнюю пору, когда вокруг стоит эта таинственная черная тишина, нарушаемая лишь цоканьем подков о камни да мерным шорохом и поскрипыванием волокуш. Интересные картины рисует в такие минуты Ванино воображение: он представляет, как спешат покинуть дорогу, заслышав шум подводы, шустрые зайцы, как в чаще леса останавливается и замирает насторожившийся медведь, как вздрагивает на еловом суку пестрый рябчик и, выпростав из-под крыла голову, слепо смотрит в темноту испуганными глазами; а меж деревьев, бесшумно махая широкими крыльями, плавают серые совы — ищут себе добычу.

— Стой, стой! Обожди!.. — раздался позади крик.

Ваня остановился. Василий Кирикович и Герман стояли на дороге и светили под ноги электрическими фонариками.

«Неужели что-нибудь выпало? — встревожился Ваня. — И завязал вроде бы хорошо...» Он поспешил к Тимошкиным.

— Посмотри, это же след медведя! — Василий Кирикович освещал на грязи отчетливый отпечаток широкой когтистой лапы.

— Ага... Тут их много ходит!

— Вот как? А они не нападут на лошадь? Я помню, у нас за деревней медведь задрал племенного жеребца.

— Не... Они людей боятся. Вы шибче идите, не отставайте от лошади, дак никто не нападет.

Подействовал ли на Тимошкиных совет Вани «шибче» идти или после отдыха они вновь обрели силы, но километров десять оба ни на шаг не отставали от повозки. Потом опять был двухчасовой привал, на этот раз на берегу лесного озера.

До Лахты осталось всего шесть километров.

Утренний туман был настолько плотен, что очертания белой лошади растворялись в десяти шагах. И хотя вокруг ничего не было видно, кроме густой влажной пелены, Василий Кирикович знал, что слева от дороги простирается приболоть, поросшая голубикой и чахлыми сосенками, справа, за луговиной, — озеро Ким-ярь, а впереди — высокая гора Кюндл-мяги. Потом дорога опять нырнет в ложбину с бурным ручьем Киви-оя, вновь потянется в гору и выведет в Лахту, которая стоит на берегу озера.

Начался крутой подъем. У Василия Кириковича подкашивались ноги, хотелось опуститься на росную траву, закрыть глаза и полежать хотя бы пять-десять минут! Но на гору надо было подняться, а уж там можно и передышку сделать.

Дорога ползла и ползла вверх. Туман поредел и остался позади, внизу.

Дивной красоты панорама открылась взору с вершины холма. Над пенными космами и валами неподвижного тумана, скрывающего собой Ким-ярь, в розоватой дали висел, прозрачно темнея, заозерный лесистый берег. На том берегу картинно и величественно возвышалась поросшая лесом, сизая в утренней дымке островерхая гора. Солнце всходило как раз из-за этой горы и огненным ореолом охватывало ее вершину.

— Ничего видок! Это уже пахнет экзотикой.

— Самая высокая гора в Ким-ярь, — пояснил отец. — Муна-мяги.

— Отдыхать-то будете или дальше пойдем?

— Да, да, пойдем дальше! — махнул рукой Василий Кирикович.

Они снова окунулись в туман и скоро спустились к ручью. Прозрачная вода журчала меж обкатанных гладких камней в извечном движении под уклон, к озеру. Забрели на середину и умывались долго, с наслаждением.

По склону холма поднимались медленно. Молчали.

Серые силуэты домов вынырнули из тумана неожиданно. В первое мгновение они показались огромными — туман, стелющийся понизу, как бы раздвигал и приподнимал их над землей. Но какими-то необычными были эти дома — однообразно темными, безликими, в них чего-то не хватало. И хоть бы одно окно сверкнуло в лучах солнца!