Люди суземья - [15]

Вдали, на песчаной косе, снежно белея, отдыхали чайки. Герман набрал горсть камней и стал осторожно подбираться к птицам. Но те, заподозрив недоброе, одна за другой начали взлетать.

— Тоже соображают! — Герман швырнул камни в прибрежные кусты.

Затрещали, затараторили потревоженные столь бесцеремонным вторжением дрозды. С ошалелыми криками они вылетали из густой зелени, но, будто опомнившись, снова ныряли в кусты и еще долго гомонили, перекликаясь между собой.

С песчаного мыса Лахта не была видна, но взору открывалась широким сияющим разливом северная часть озера. По всему берегу, насколько хватал глаз, ложбины, поросшие лесом, перемежались с проплешинами лугов и полей. К удивлению Германа, среди этих полей, подступая к воде или отдаляясь до самого горизонта, в зыбком мареве июльского дня россыпью домов темнели деревни. Влекомый смутным предчувствием, что там непременно встретит людей, Герман направился к ближней деревеньке, что лепилась, подобно аулу, на береговом склоне.

Он не удивился, когда из-за деревни показалось большое пестрое стадо. Живой рекой устремилось оно к озеру. Скоро на береговом гребне появился и пастух в длинной белой одежде. Он остановился на юру, глянул вниз, где сморенная жарой скотина разбредалась по мелководью, и растянулся на траве.

Герман далеко стороной обошел стадо и поднялся к пастуху. К величайшему разочарованию, он увидел, что это не кто иной, как Митрий Маркелов. Старик сощурил в улыбке голубые детские глазки, воскликнул:

— Вот те ёрш!.. Бог гостя послал. Здоровушко, Герма́н! — и хлопнул ладонью возле себя. — Садись-ко рядком, да поговорим ладком!.. Пока мои робятёшка купаются.

Герман недоуменно глянул на озеро...

— Да пестряки-то. Ишь, полощутся! А другие есть — плавать любят, как лоси. Дай волю — за озеро уплывут. По́ год семь штук туда уплыло. Вот страху-то натерпелся! А не потонули... Ну, как тебе здешняя санатория, нравится?

— Ничего... Только скучно, — и закурил. — А в тех деревнях тоже, что ли, никто не живет? — он кивнул на прибрежные холмы.

— Никто. Ни души нету. Только за озером — отсюль не видать — есть в одной деревушке старик, да еще подальше — две старухи. Вот и весь народ. Ну, и в Сарьярь, в пятнадцати верстах — двое стариков.

— Тогда чьи же это коровы?

— То не коровы, а бычки да телушки, — уточнил Митрий. — Они совхозные. Издале-ека пригнаты!.. — старик был настроен доброжелательно, ему хотелось поговорить; он сел, вытащил из кармана полотняного балахона кисет. — С той поры, как народ-то наш переселился, каждое лето из Хийм-ярь телятешек на откорм сюда пригоняют. А мы пасем. Кормина хорошая, чего не пасти? Через наши руки, считай, тыщи голов прошло. Не шутка!

— Но ведь плохо так жить, без людей, — сказал Герман.

Митрий согласился.

— Зимой, правду говоришь, худо. А летом, с ребятами да с работой, вроде и ничего.

— Все равно скучно.

— Э, парень, летом скучать некогда! Поговори-ко с Петькой, дак он скажет.

— С каким Петькой? — удивился Герман.

— Да с нашим-то, с внуком-то моим. Ему другой раз и суток не хватает.

— А я и не знал, что у вас есть внук.

— Надо знать, раз в соседях оказался... У меня внуков много, всех-то одиннадцать душ. А здесь, Ванькиных-то робятишек, четверо... Петька-то ой головастой! Наш век, считай, прошел, а что мы знали о своем Ким-ярь? Да ничего! Сказывали старики, что житье здесь спокон веку, что против монголов наши чухари выстояли, в смутное время поляков посекли. А как это было, правда ли — никто не знал. И вот Петька доколупался. Погоди, он тебе всего порасскажет!

— А где он сейчас?

— Петька-то? — старик недоуменно глянул на Германа. — Да на покосе. Вишь, погода какая! Самое время сено класть. — Он помолчал, будто вспоминая что-то, попыхтел цигаркой. — А вот Мишка, старший, не такой. Тому бы по лесу пошататься, на птичек да зверушек глаза попялить. Другой раз уйдет весной за мошниками[6], утром, еще по теми, да только к вечеру и воротится. И хлеб в котомке нетронутый — за весь-то день кусок сжевать времени не хватило!.. А на покосе, бывало, загребает, загребает сено да и станет, будто уснет. Окликнешь — молчит, голову не поворотит, подойдешь, а он перстом грозит — тише!.. Глянешь, а на сене какая-нибудь тварь ползучая — гадюка али медяница... Не знаю, в кого эдакой удался. Живет в Питере, а душа здесь. Скоро приехать должен, давно в отпуск ждем. — Митрий глянул на берег и вдруг пронзительно закричал: — Куды потянулись, мокрохвостые? А ну, вертайте! Вот я вам!.. — и погрозил темным костлявым кулачком.

Стадо, растянувшись по мелководью, медленно двигалось вдоль берега к песчаной косе.

— Буржуй! Вертай обратно! — завопил старик срывающимся голосом.

Пегий бычок, который брел по брюхо впереди стада, заметно прибавил ходу.

— Вот и всегда так! — Митрий в сердцах хлопнул ладошкой по колену. — И до чего вредён! Ведь знает, что ему кричат, понимает, что велят ворочаться, дак он пуще прет. Настоящий буржуй! Придется бежать...

— Пускай они идут. Никуда ж не денутся!

— Дак ведь к Лахте утянутся! Весь домашний берег своими лепехами заляпают... Ты погоди тут, я их счас заверну! — и Митрий шустро, только полы балахона развеваются, побежал под откос.