Люди среди людей - [43]
«Да здравствует обновленная Советская земля! Да здравствует союз Науки и Трудящихся!» - провозглашает докладчик, и зал снова рукоплесканиями выражает свой восторг.
Встреча и дружба с Горбуновым - еще одна жизненная удача Николая Вавилова. Николай Вавилов покорил Горбунова своими замыслами. Искать растительные богатства земли и переносить их на поля Советского Союза - эта мысль совпадала с тем, что управляющий Совнаркома слышал от Ильича. Близкий к правительству и семье Ульяновых, Николай Петрович оказался проводом, который соединил идею Ленина с энергией Вавилова. Он и сам загорелся мыслью об институте - всероссийском центре научного земледелия. Увлекался Горбунов горячо, как ребенок. В этом они с Николаем Ивановичем мало отличались друг от друга. Да и время было такое, что любые, самые фантастические проекты казались легко достижимыми. Что там говорить о каком-то институте, когда близкой и совершенно реальной представлялась мировая революция! Вавилов набрасывал эскизы будущего научного центра, Горбунов энергично облекал их в правительственные решения. И вчерашняя мечта неожиданно обрела реальность: полунищая страна, едва оправившаяся от голода и разрухи, создает мощное научное учреждение, каким могло бы гордиться любое процветающее государство Европы.
Институт возник на совершенно особых началах. Он не подчинялся ни Наркомату земледелия, ни Академии наук, Средства он получал от Совнаркома и подчинялся лишь правительству СССР. Николай Петрович Горбунов к многочисленным обязанностям своим вынужден был прибавить еще одну: он стал председателем совета института, а по существу - своеобразным правительственным Комиссаров по делам сельскохозяйственных наук. Директор института был подотчетен только ему.
«Мой институт!» - сколько раз мне приходилось слышать эту фразу из уст известных профессоров и академиков. В этих словах неизбежно звучит гордость, но гордость владельца; радость, но радость победителя. Николай Иванович никогда не говорил об институте - «мой».
«История нашего учреждения есть история коллектива, а не история Роберта Эдуардовича (Регеля) и Николая Ивановича (Вавилова), - сердито отчитывает он сотрудника, пишущего историю Отдела прикладной ботаники. - В том и сила Отдела, что он прежде всего коллектив, а шестьдесят процентов персонала, по моим подсчетам по пятибалльной системе, имеют отметку 4. Как Вы знаете, на сей счет мы достаточно строги…»
Институт для Вавилова - не имение и не просто дом, куда он двадцать лет ходил на службу. Институт - гордость его, любовь его, часть его души. Все знали: путешествуя за рубежом, Николай Иванович посылает домашним короткие открытки, а институт получает от него обстоятельные, длинные письма. Директор подробно пишет сотрудникам о находках, трудностях, о победах и поражениях и требует столь же подробных и искренних отчетов. Он любит соратников по научному поиску независимо от их ума, способностей, должностного положения. Любит и знает всех по имени-отчеству, помнит домашние и служебные обстоятельства буквально каждого лаборанта, привратника и уборщицы. Институт - его семья, нет, скорее ребенок, с которым он, отец, связывает не только сегодняшний свой день, но и то далекое будущее, когда и сам он уже не надеется жить на свете. «Строим мы работу… не для того, чтобы она распалась завтра, если сменится или уйдет в Лету директор. Я нисколько не сомневаюсь, что Центральная станция (Институт в Ленинграде. - М. П.) будет превосходно существовать, если даже на будущий год в горах Абиссинии посадят на кол заведующего».
Слова относительно Абиссинии совсем не случайно приведены в письме Николая Ивановича к профессору Пангало. В это время шла подготовка к экспедиции, которая началась в 1926 году и которой будут посвящены две следующие главы нашей книги.
Пробираюсь к львам, но… львов отгородили визными затруднениями, для нас почти непроходимыми.
Н. И. Вавилов - П. П. Подъяполъскольу
12 июня 1926 года
И когда корабли Васко да Гамы огибали мыс Африки, в грозе и буре явилось им чудовище и закричало на них: «Куда стремитесь, безумцы? Еще ни один смертный не шел этим путем. Вернитесь, пока не поздно!» Но Васко да Гама направился дальше…
Н. И. Вавилов - жене.
Из Лисабона
7 июля 1927 года
Институт на Исаакиевской площади бредил дальними странами. Старшие научные, собираясь в «предвавильнике» (так шутя именовалась комната секретарей, расположенная перед директорским кабинетом), оживленно толковали о заграничных паспортах, визах, валютных трудностях; младшие научные с тайной надеждой зубрили английский и французский, а лаборанты мечтательно сдирали почтовые марки с бандеролей и пакетов, прибывающих из дальних краев. Время от времени в Помпейском зале института (помпейскими фресками его расписали еще тогда, когда здание занимала канцелярия царского министра) при огромном стечении народа выступали вернувшиеся из дальних поездок ботаники. После их рассказов сухая ботаническая латынь, которая далеко не всем давалась в студенческие годы, начинала звучать как музыка. Названия растений обрастали географическими подробностями, экзотическими деталями. Кормовое растение улекс еуропеус происходит, оказывается, из центральной Испании, из той самой Ламанчи, где прославился бесстрашный Дон-Кихот. Самую крупную в мире редьку - шестнадцать килограммов - удалось разыскать у подножия действующего вулкана на песчаном берегу японского острова Сакурайима. А родственник конских бобов вициа плиниана избрал своим обиталищем горы Алжира, по соседству с пустыней, населенной львами. Пустыни, вулканы, львы, тихоокеанские острова - даже у скромных агрономов от таких разговоров начинало сладко ныть сердце.
