Люди с разных улиц - [8]

— Распутную жизнь, должно быть, вела.

И все отправились поглядеть на новенькую. Я сразу же представил ее себе. Конечно, она среднего роста и с голубыми глазами. Хотя, возможно, рост у нее не средний. Да и глаза, может быть, не голубые. Но мне просто хотелось видеть ее такой. И я пошел со всеми.

В приемной ее не было, в бане сказали, что она только что отсюда ушла. Наконец вереница больных настигла ее в коридоре.

Девушка остановилась. Она смотрела на нас испуганно. Это заинтересовало больных еще больше, и они обступили ее тесным кольцом.

Она была высокого роста, с черными глазами. Меня это удивило.

Все продолжали с любопытством ее разглядывать. Девушка совсем растерялась. И тогда женщина с длинными волосами решила, что ее предположение оправдалось. Она сказала стоявшей с ней рядом подруге:

— Видишь, покраснела…

Я ушел к себе в палату. Гурген встретил меня с широко раскрытым ртом. Если он так широко раскрывает рот, значит ему весело.

— Мой отец покупает «шевроле».

И он страшно удивился, что я никак не реагирую на его радость.

Однажды, когда я был в коридоре, я вдруг почувствовал, что кто-то остановился за моей спиной. Я обернулся. Это была наша новенькая. Не знаю почему, но я улыбнулся ей. Так уж получилось. И она тоже улыбнулась. Меня это смутило.

Сомнений быть не могло, ну конечно, она из богатой семьи. Это видно было хотя бы по ее манерам. Кто-то из моих предков в Александрии тоже был богачом. Жаль только, что его сейчас нет в живых, а мы уже давно стали бедными. Но все же я что-то унаследовал от этого александрийца. Я рассматриваю себя в зеркале, пока Гурген рассказывает о своем «шевроле». И вот только шрам на лбу выдает, что я рабочий. Но так или иначе, теперь мне в больнице не будет скучно. Я скажу Берте, что у меня отец фабрикант. И потом уж у меня будет о чем порассказать нашим ребятам. Один из них очень строен и широкоплеч, и за это его любят девушки. Но те девушки вовсе не похожи на Берту. А у меня плечи узкие, вон в зеркале видно. Да, не особенно широкие плечи.

Я вспомнил, что в прошлый раз улыбнулся ей. Это означало, что между нами состоялось какое-то знакомство. Теперь я могу опять улыбнуться ей. И я улыбнулся, когда снова встретил ее. Она тоже улыбнулась. И неожиданно мы разговорились. Мы стали говорить о крысах. Она очень боялась крыс. Невозможно было сомневаться, что она из богатой семьи. Я сказал ей, что в больнице нет крыс, а вот на заводе моего отца их сколько угодно. Одна даже укусила меня за палец. С ее лица сошла улыбка, она нахмурилась. Что и говорить, я соврал, и ей, наверно, это не понравилось. Какой уж я там богатый человек! Я просто кузнец, ежедневно простаивающий по восемь часов у огня. И с дочерьми богатых мне разговаривать не случалось.

Мы стали встречаться каждый день. И, конечно, не всегда говорили только о крысах. Однажды даже мы заговорили о любви. И вдруг — это, честное слово, получилось как-то случайно — мы взялись за руки. Мы даже могли поцеловаться. Ну конечно, могли. Но что за дьявольщина! Голова моя никак не наклонялась, будто все мышцы окаменели. В других случаях все бывало так просто. Может быть, это потому, что я кузнец, простаивающий по восемь часов у огня, а она дочь богатого? И вдруг я испугался. Я сообразил… Теперь я все понимаю. Но я буду молчать. Я ничего не знаю.

Грустный, я вернулся в палату. Гурген сказал мне:

— А знаешь, какого цвета «шевроле»?

— Нет…

— Темно-синего.

Через несколько дней Берта выписалась из больницы. Пройдет неделя, выйду и я. Мы договорились встретиться на углу ближайшей площади. На этот раз никто из больных не интересовался Бертой. Меня даже задело. Берта уходит, и никто этого не замечает. А женщина с длинными волосами равнодушно позевывает.

Гурген стал совсем невыносим.

А действительно, как было бы прекрасно, если бы и у меня был свой «шевроле». Не знаю почему, но мне хочется, чтобы он обязательно был синего цвета. Темно-синего. Я открыл бы широкую дверцу машины и сказал Берте: «Садись и облокотись на ручку». Если она облокотится на ручку, ее не будет трясти.

Гурген спрашивает:

— А есть машина лучше «шевроле»?

— Нет, — отвечаю я, хотя в другой раз поспорил бы, что «бьюик» лучше.

Я ненавижу Гургена за то, что у него есть «шевроле». Я ненавижу всех, кто имеет на побережье даже маленькую виллу или ходит в Трияно[1], не боясь, что у него не хватит денег.

— Сколько вы оставляете в Трияно? Много?

Гурген отвечает:

— Много.

И начинает рассказывать, как он с какой-то девушкой сядет в «шевроле» и поедет в Трияно. И я кричу:

— «Бьюик» лучше «шевроле»!..

Хоть и долго тянулись дни, но все же наступило утро, когда меня выписали из больницы. Сегодня все откроется. Она увидит, что одет я бедно и что мой галстук стоит не дороже ста миллимов. Все это она заметит еще издали. Ну, конечно, издали. Ведь и она, наверно, интересуется, кто я. И тогда она повернется и тихо уйдет. А я останусь стоять на месте и, может быть, с горя выругаюсь. Да, очень возможно, что я выругаюсь. Я кузнец, и когда меня обижают, я ругаюсь. Потом, стоя у огня, я буду вспоминать ее и мечтать о том, как когда-нибудь, когда я разбогатею, я встречу ее с мужем на улице и гордо пройду мимо.