Люди с разных улиц - [26]

Вот видите, у меня уже в восемнадцать лет складываются свои принципы. Значит, когда я постарею, у меня накопятся сотни принципов и от этого будет трудно жить. Наверно, поэтому все мои знакомые, кому уже за тридцать, не уважают никаких принципов.

Из всех молодых людей, которые у нас бывают, больше всех мне нравится Роже. Он выделяется среди других своей серьезностью, умом. Я даже решила, что, если мне придется выйти замуж за кого-нибудь из этой компании, я выберу его. Он очень сдержан. Когда мы остаемся в саду одни, он даже не пытается меня поцеловать, хотя мне этого хочется. И мне это нравится. Я вижу в нем силу, которая мне очень нужна. Я хочу, чтобы эта сила была со мной, хочу всегда чувствовать, что она принадлежит мне. Отец мой считает, что у меня она есть, что моя сила — в нем и в его заводе. Он не понимает, что он со своим заводом представляется мне не силой, а слабостью.

Отец устраивает у нас на вилле большой бал, к нам съезжается весь цвет города. Зал залит огнями, я чувствую необычайную легкость, все кружится, точно в вальсе. Со всех сторон слышится приятный шелест нарядов, и каждый уголок наполнен весельем. Это первый бал, на котором я в центре внимания.

Роже как-то грустен сегодня. Наверно, оттого, что я танцую с другими.

Я подхожу к нему:

— Этот вальс я хочу танцевать с тобой.

Он ведет меня без особого удовольствия, будто бы ждет, когда кончится музыка.

— Что-нибудь случилось, Роже?

— Да нет…

— Когда я танцую с тобой, ты не имеешь права быть грустным.

Он пытается улыбнуться, из этого ничего не получается, и я жалею его:

— Не надо. Я хочу, чтобы ты оставался самим собой. Видишь, какая я хорошая? Я тебе все разрешаю.

Роже — это сила, которой я горжусь. Вот почему мне так нравится разрешать или запрещать ему что-либо. Это говорит о том, что сама я слаба и очень в нем нуждаюсь.

— Обними меня крепче, — шепчу я ему. В его руках я чувствую себя очень уверенно.

Он принимает мои слова за признание в любви и поверяет мне причину своего плохого настроения.

— Знаешь, Бетси упала и сломала ногу.

Я удивленно смотрю на него.

— Кто такая Бетси?

— Моя новая лошадь. И теперь я не знаю, как мне завтра выйти на бега. Все товарищи будут участвовать, а я не смогу…

Он продолжает что-то говорить, но я уже не слушаю его, мне кажется, что вокруг все разом умолкло и померкло, и я одна бессмысленно верчусь в этом огромном зале.

Я убегаю в свою комнату, падаю на кровать. Я плачу. Я начинаю понимать, как я глупа.

Роже выдал себя. Он не смог скрыть, что ничем не отличается от всех своих друзей. Что он пустой и слабый, до жалости слабый человек. Теперь я его ненавижу больше других. Другие хоть ничего не скрывали. А Роже не имел права быть похожим на них, не имел права быть до противного чистым. Теперь я понимаю, что, когда мы остаемся в саду одни, он очень хочет меня поцеловать; но не делает этого потому, что боится. Он боится, что я рассержусь и он может меня потерять. Теперь я уже подозреваю, что он в каждом своем шаге неискренен. Я чувствую, что мое положение, мой отец со своим заводом мешают мне быть счастливой. Теперь я вижу неискренность во всем. Я больше ничему не верю. Все те, кто хотел на мне жениться, тоже не меня любили, а любили положение моего отца.

Только теперь я начинаю понимать, что вступаю в жизнь, в первый раз я чувствую, что мне восемнадцать лет.

И мне хочется сейчас стать младше хотя бы на год. Мне так не хочется быть восемнадцатилетней!

Почему-то я вспоминаю Мишеля. Он сбежал с какой-то женщиной. Это произвело на меня сильное впечатление. Я так хочу, чтобы и меня кто-нибудь похитил, увез на край света и чтобы я была там без приданого и навсегда забыла эту виллу, этот город. Но я глупа: кто может меня похитить? Я долго думаю и понимаю, что даже Мишель не похитил бы меня, потому что отец и так согласился бы на наш брак. А Мишель увез эту женщину потому, что она была замужем. А Альфонс? Нет, он труслив. Но даже если бы он был смелым, ему не понадобилось бы меня похищать: отец согласился бы и на этот брак. Никто не может похитить меня. Как все трусливы!

Мне восемнадцать лет, но кажется, что я успела уже постареть.

Каждое утро в один и тот же час перед моими окнами проезжает какой-то велосипедист. У него коротко остриженные волосы. Он всегда в джемпере. Мне нравится, как он лихо ездит на своем велосипеде.

Мы уже давно с ним знакомы, хотя он этого и не подозревает. Я понимаю, что мне нравится в нем не только его умение хорошо ездить.

Он всегда куда-то спешит, на работу, конечно. И, вероятно, не всегда успевает дома позавтракать, потому что часто жует на ходу. Одной рукой он придерживает руль, а в другой у него бутерброд. К концу дня он возвращается этой же дорогой, но едет уже медленно и всегда насвистывает. Вечером, очень поздно, он опять появляется, и позади него, на багажнике велосипеда, сидит какая-нибудь девушка. Я им завидую. Во всем этом есть какая-то чистота. Для них в жизни все ясно и просто, им не в чем подозревать друг друга. И я не обвиняю этого парня в том, что каждый раз он проезжает с какой-то новой девушкой. Мне нравится, что у них, как видно, нет никаких претензий друг к другу и они не хотят иметь никаких прав друг на друга. Может быть, они даже не знают друг друга по имени. Просто они любят жизнь, и больше им ничего не нужно. Возможно, в этой любви они нарушают даже границы принятого, совершают какие-то ошибки и дают другим повод называть себя аморальными. Но мне они нравятся. Я принимаю их такими, с их ошибками, с нарушениями границ принятого. Я всякий раз радуюсь, когда вижу рядом с этим парнем новую девушку. Сами того не зная, они смеются надо мной, над моим отцом, над всеми, кто меня окружает. А я получаю от этого удовольствие, подобное тому, какое получает человек, знающий, что его бьют поделом.