Люди с чистой совестью - [264]

15

Зацепившись за кромку Шепетовского леса, мы свалились отдыхать.

После пройденной степями и лесостепью тысячи километров всем казалось, что теперь мы уже в полной безопасности.

Передохнув, люди, как обычно после тяжелого пути, вспомнили прошлое. И самое страшное казалось смешным.

Уже кто-то подсчитал, что, начиная от Збруча, было двадцать одно окружение.

— Очко! — смеялись бойцы. — Ну, теперь уже больше не может быть. Хватит. А то будет перебор.

Разведки пошли, как всегда, звездным маршрутом. Но самых отчаянных я послал на север: на асфальт.

Люди, возвращаясь, приносили разные сведения, но самого главного не могли узнать. А главное для нас было: где Руднев? Проходил ли здесь Ковпак? Где-то под Тарнополем затерялся его след. На третий день Лапин прикатил с асфальта на «оппельке».

— Переговорщицу поймали, — объявил громогласно дежурный, подходя к начштаба.

Пока виновник торжества возился с трофейной машиной, я вышел на просеку. Ветровое стекло было вдребезги рассечено автоматной очередью. Рядом с Лапиным восседала немка. В шляпке и дорожном клетчатом макинтоше, с яркокрасной сумкой в руках.

— Принимайте кралю! Кавалера ее я срезал, — чудил Лапин.

Немка оказалась секретаршей-стенографисткой майора Дормана, инспектора управления Розенберга. Ее патрон совершал инспекторскую поездку по Украине.

Вот уже второй месяц, как нет Миши Тартаковского. Я никак не могу привыкнуть к новому переводчику. Исполняющий по совместительству и эти обязанности доктор Циммер выводил меня из терпения. Он прекрасно владеет немецким языком. Но допросы пленных при помощи доктора не удавались. Циммер никак не может удержаться на строго целеустремленной военной мысли: он то ударялся в психологию и быт, то вдруг со слезами на глазах вспоминал о зверствах фашистов и в самый напряженный момент допроса лез ко мне с воспоминаниями.

— Пора привыкнуть, доктор. Вы теперь военный человек. Какие могут быть нервы? Возьмите себя в руки.

— Ничего не могу поделать, пане подполковник.

— Сколько раз говорил — не называйте меня так!

— Извините, пожалуйста. Я постараюсь, товарищ командир, — говорил он виновато и замолкал.

Мне становилось жаль его.

— Давненько мы с вами, доктор, перестали «подписываться» на «Дас Райх», — пытался я пошутить.

— О да. Еще от Черного леса, — говорил он печально. Допрос немки он начал вяло. Затем увлекся. И если бы нас интересовали Германия и Франция, нормы пайка и настроения немецких фрау, если бы я понимал что-нибудь в парфюмерии и военных модах — лучшей информации трудно было бы желать. Но в те дни меня совсем не интересовала Германия. Я смотрел в пустые глаза немки, отворачивался от ее дрожащих рук и думал: «Ну, что ты можешь мне еще рассказать? Откуда тебе знать, где Ковпак, что случилось с Рудневым, как идут Фесенко и Матющенко?» И, махнув рукой, ушел в лес.

Тихо и сочувственно шушукались высоко в небе своими кронами корабельные сосны. Словно старушки богомолки, покачивали они задумчиво головами: «Ага, не знаешь-ешь… ага…»

Доктор Циммер один еще не меньше часа продолжал галантный разговор.

На исходе второго часа, проходя по лесу, я услышал крик: «Где командир? Найдите командира». Дело было похоже на тревогу. Я быстро откликнулся. Навстречу мне бежал доктор Циммер, без шапки, лысина его искрилась на солнце.

— Вы знаете, что это за птица? Я таки докопался!

— Ну и что? Какая птица? Говорите спокойнее.

— Нет, вы знаете, куда она ехала?

— Она же вам сразу сказала: во Львов.

— Это я хорошо понял — во Львов. Но почему во Львов из Днепропетровска нужно ехать через Ровно? А? Почему бы такая топография? Не знаете? А вот теперь попробуйте мне сказать, что доктор Циммер — плохой переводчик или плохой разведчик. Майор Дорман не поехал из Днепропетровска во Львов через Каменец-Подольск и Тарнополь, потому что там полно партизан. Это она мне, доктору Циммеру, говорит, что там полно партизан. Ну, как вам нравится?

Я сказал, что мне все это не так уж нравится.

— Ну и что же дальше?

— А дальше то, что на мой вопрос, каких партизан она знает под Винницей, — что, вы думаете, она мне ответила?.

— Ну, кто под Винницей?

— «Под Винницей партизанен Кальпак». А когда я спросил ее: кто же вокруг Проскурова? — она ответила: «Тоже партизанен Кальпак». И что бы я ни спросил, какие города ни называл бы — Волочиск, Тарнополь, Бучач, Злочев, — всюду и ей и ее майору чудится «Кальпак».

— Чудился, доктор, — поправил я Циммера.

— Верно, верно…

— А как же вы все это выпытали?

Доктор улыбнулся.

— Эта женщина… настоящая немка. Она как кошка. Кто ее по шерстке погладит, тому она и мурлычет.

— А больше она ничего не знает?

— Нет. Больше ничего. Она знает только… и просит, чтобы ей дали время сделать… — доктор Циммер заулыбался и прикрыл нос двумя пальцами, — сделать туалет.

Значит, от Львова до Проокурова широким «фронтом» проходили наши группы. Измученные, израненные, без патронов, они наводили страх на немцев. Это шорох тысяч ног наших колонн и колоннок, скатившихся с гор, разносился от Днепропетровска до Львова.

Может быть, и не сразу, но через несколько минут я подумал: «Шуму от выхода нашего из Карпат было больше, чем серьезного, продуманного партизанского дела. Но наша ли в том вина? Мы — подвижные части партизанского движения. Мы выполнили свой долг. А вот партизанская пехота, закрепляющая успех… если бы она подошла! Тогда то, что было только отражением в трусливых мозгах фашистов от нашего похода, стало бы реальностью».