Люди с чистой совестью - [224]

— Да, против нас специальные горные войска. Это я вижу по их уверенному, быстрому подъему.

— Хорошо идут. Быстро, — шептали бойцы.

Впереди шел высокий офицер. На его пилотке сбоку беленький цветок с кокетливо изогнутыми лепестками. Он похож на ромашку.

«Нет. Это не мирная ромашка. Это — эдельвейс, отличительный знак немецких горных стрелков».

— Вижу глаза фашиста, — шепчет кто-то рядом.

«Какие глаза у офицера с эдельвейсом на пилотке?»

— Погоди еще, — хотел шепнуть Бакрадзе.

Но шепот не удался его широкой глотке. В этот миг и я различил глаза своего немца. Они серые. Нет, голубые. Голос Бакрадзе заставил его удивленно поднять левую бровь. Глаза голубые, они забегали и сразу остановились.

Оглушительный треск. Это во весь рост поднялся Бакрадзе.

— Хлопцы, огонь!

Швырнув одновременно две гранаты, он прыгнул в окоп.

Здесь уже нет доблести. Доблесть была в том, чтобы выдержать и подпустить фашистов на десять — пятнадцать шагов. А сейчас происходило просто избиение. Из всей роты фашистов вниз сбежали считанные егери. Остальные легли перед каменным бруствером. После первого же залпа, предоставив автоматчикам добивать вражескую разведку, я побежал вдоль окопа. Надо было перенести огонь всех пулеметов по главной колонне немцев. Она в недоумении остановилась за полкилометра внизу. Скучилась.

— Пулеметы! Огонь по колонне!

Это не так легко — на ходу побороть инерцию и в нужный момент изменить стихийный бешеный скок боя. Да еще ближнего, на десяток шагов. Но все же удалось! По толпе мулов и фашистов уже вели огонь наши пулеметы.

Может быть, там, вдали, и не было больших потерь. Но было бегство. Пусть бегут. Им потом труднее будет подниматься. Они поскользнутся на собственной крови. Своя кровь ведь очень скользкая и тяжелая.

Несколько минут — и все кончено.

Передышка кстати. Люди протирали накалившиеся стволы, задымленные затворы, перезаряжали диски. Я тоже снял диск своего ППШ. Открыл его. Что такое? Всего израсходовано восемь патронов. Не помню, когда я менял диск в бою. И запасный диск тоже тяжелый. Он полон патронов. Значит, за весь бой я дал всего одну очередь. Интересно! Что из этого следует? А то, что всего год назад, в первой своей засаде, я израсходовал все свои патроны, то есть был в бою стрелком. А теперь? Сам стрелял мало, но направлял огонь бойцов. Не в этом ли смысл командирского искусства? Обуздать свой законный азарт бойца и тем усилить огонь подчиненных? Так или не так, но одно знаю наверняка: теперь вражеских трупов было больше раз в десять. Прибежавший от Руднева связной подал мне записку.

«Колонна нашлась. Продержитесь еще немного, орлы!»

Когда стало ясно, что атака окончательно отбита, я пошел к колыбе.

Подошли Войцехович, Аксенов, Павловский.

— Они вчера взяли слишком вправо, — сказал Базыма.

— Куда вас понесло? — пошутил Руднев.

— В преисподнюю, — ответил Войцехович.

— Булы у черта в гостях, — мрачно говорит Павловский. — Если бы не немецкие танки, дошли б до самой Яремчи. Теперь нам как раз курорт требуется.

Оказывается, Яремча — курортный городок на берегу Прута.

— Как же выбрались вы с этого курорта? — спросил Ковпак.

— По азимуту Войцехович вывел, щоб его на той свит такой азимут выводил! — ругался Павловский.

Связные — злые гении Павловского — объяснили причину его злости. Заметив колонну немцев, стоявшую на шоссе с зажженными фарами, хлопцы свернули с тропы. Стали выходить напрямик, по азимуту. Озлобление Павловского было вызвано тем, что по азимуту Вася вышел на обрыв. Почти все лошади свалились в пропасть. Ночью никто не обратил на это внимания. У всех была одна цель — выйти, выбраться, найти своих, догнать командование, ушедшее вперед. Но, дойдя до колыбы, достигнув цели сегодняшней ночи, все поняли: свалившиеся в пропасть кони — это не только груз, но это и последняя надежда на пищу.

Вот когда слово «азимут» показалось людям, попавшим в тяжелое положение в горах, чем-то чудовищным. Азимут — прямой путь, прочерченный мысленно по земной поверхности, здесь, в горах, мог погубить отряд. Еще один такой ночной «марш по азимуту» — и…

— Как же это ты, Вася? — тихо укорял своего помощника Базыма.

— Я старался вывести. Тут на полонине стада были…

— Оставь, Григорий Яковлевич. Вывел — и молодец. А стада… это мираж… — устало сказал комиссар.

— Как, Семен Васильевич? — Слова застряли в горле у Войцеховича.

Он смотрел остекленевшим взглядом куда-то поверх наших голов. Я повернулся по направлению его взгляда. Три бойца подошедшей по азимуту группы, собрав кости уже съеденной нами овцы и ягненка, скрылись в глухом ельнике.

38

Немцы больше не пытались нас атаковать со стороны Яремчи. Противник был замечен с другой стороны Синички. А через час после отбитой первой атаки на Бакрадзе и Горланова обрушились немецкие самолеты. Они как будто с ума сошли от бессильной злости. Бомбовые удары сыпались один за другим.

По приказу Руднева я направился к старым окопам. Горланов закусывал в пятидесяти метрах от окопа. Он пил из немецкой фляги кофе. Перед ним лежала гора немецких документов. Он весело засмеялся.

— Никакой жалости не имеют воздушные Гансы. Не успели мы своих фашистов, выпотрошить как следует, налетели и давай молотить своих мертвецов. Вы поглядите — ни одного целого нет.