Люди с чистой совестью - [211]

«Ох, черная и самая неблагодарная работа разведчиков: мы чернорабочие войны», — ворчал я про себя несколько минут назад, не зная, с кого начать допрос. Но сейчас я думал совсем другое. Ради таких минут стоит и покопаться со всякой мразью.

— Гора с горой не сходится… — начал я допрос.

— К сожалению, да, — отвечал по-немецки «мой» гестаповец.

Повозившись с ним и с другими фашистами полчаса, я убедился, что эта птица много знает, но говорить ничего не хочет. «Толметчер», а попросту переводчик, пулеметчик восьмой Козубенко изучал немецкий во время пребывания в лагере военнопленных. От его «перевода» мне захотелось спать. Я пошел к Мише Тартаковскому. Он лежал неподалеку на животе, подстелив под себя несколько еловых веток, и копался в штабных документах тридцать второго полка. Наиболее ценные были отсортированы, и беглым переводом их он как раз занимался. Я прилег рядом.

— Какие новости?

— Очень интересные…

Я заглянул через плечо и, не мешая ему работать, прочел: «Диспозиция сводной группировки войск «СС». Диспозиция была длинная, написанная удивительно невоенным языком. Но даже и по ней я мог понять главное: в составе группировки были названы 4-й, 6-й, 13-й, 24-й и 32-й эсэсовские полки, 273-й горнострелковый полк и пять батальонов особого назначения.

— А где же венгерская дивизия?

— Одну минуточку, — перебил меня Тартаковский. — Сейчас… — И, закончив перевод, в конце вывел подпись: Гиммлер.

— Ты не напутал ли чего, Миша?

— Зачем путать? Пожалуйста.

Моего знания немецкого языка было достаточно, чтобы прочитать последние строки и подпись.

— Не по поручению, как всегда у них бывает. А точная подпись. Это еще не все, — торжествуя, сказал переводчик. — Обратите внимание…

Он перелистал несколько документов. Кроме обычного «гехейм», что означает «секретно», стоял еще штамп, тиснутый зеленой мастикой: «По личному указанию фюрера».

Это были ценнейшие разведывательные документы. Многое теперь становилось ясным. Кроме одного: чем мы заслужили внимание такого высокого начальства?

Не сомневаясь больше в подлинности документов, я думал: с кого бы начать? И снова остановил свой выбор на голубоштанном эсэсовце. Приказал часовому привести его к нам, припрятал пачку штабных документов разгромленного эсэсовского полка и на всякий случай переложил парабеллум из кобуры в карман.

Допрос эсэсовца Гартмана разъяснил многое. Правда, повозиться с ним пришлось довольно долго. Это был упорный фашист, к тому же, как я и подозревал еще на Маняве, неплохо понимавший русский язык. Тогда он молчал. Немного выманил я у него и сегодня. Но сейчас у нас с Мишей был сильный резерв: знание нумерации полков и обстоятельства разгрома двух из них — тринадцатого и четвертого. Жонглируя этими цифрами и попутно называя ряд знакомых по документам фамилий немецких офицеров, за добрых полтора часа допроса мы окончательно сбили эсэсовца с толку. Устало дыша, вытирая рукавом и травою вспотевшую грудь, он наконец сдался.

— Не трудитесь так с переводом, господин полковник, — сказал он почти на чистом русском языке.

— Подполковник, — поправил я его.

— Я все расскажу. Но только лично вам.

Мы с Мишей переглянулись и не могли удержаться от улыбки. Пожалуй, такое одолжение мы могли ему сделать. Извинившись перед Мишей глазами, я подождал, пока он отошел в сторону. Переходя на официальный тон, я иронически сказал фашисту:

— К вашим услугам..

Но он опять стал путать. Теперь ему не хотелось, чтобы нас видели остальные пленные.

— Ну что ж, отойдем подальше, — сказал я.

Затем он стал уводить разговор в сторону, воровато бегая глазами.

— Я вижу, вы не хотите отвечать на вопросы, а желаете опять сбежать. Но на этот раз вам это не удастся. Будем придерживаться того похвального стремления, которое вы сразу проявили, перейдя на русский язык.

— Вы правы, — вздохнул Гартман. — Я расскажу вам все, что знаю. Но возвратите ли вы мне хотя бы мой мундир?

— В этом можете быть уверены.

— Хорошо. Я открою вам, кто я.

— Это не требуется, — перебил я его. — Вы — офицер связи. Да, да… офицер связи при группировке, созданной…

Я говорю умышленно задумчиво и растягивая слова. И это помогает: видимо, боясь, что мы знаем слишком много и ему не останется никаких секретов, чтобы за них купить себе жизнь, он перебивает меня:

— Офицер связи группировки, созданной Гиммлером по личному указанию фюрера.

«Так вот что означали подпись и штампы на документах 32-го полка». Но надо играть дальше. Теперь он выболтает все.

Не глядя на него, я продолжал так же безразлично:

— И это все нам давно известно. Мне интересно другое: детали, подробности. Вы мне ничего нового, видимо, не можете сообщить в области фактов. Но я еще интересуюсь военной психологией.

— О да, да, понимаю. Это очень тонкие и малопонятные нам вещи. Но я постараюсь для вас восстановить все детали этого необыкновенного с военной точки зрения дела.

Удивительно, как близко друг от друга находятся спесь, лицемерие и подхалимаж!

И Гартман начал рассказывать. Конечно, его сентиментальные охи и вздохи я пропускал мимо ушей. Меня интересовали как раз факты, но я изо всех сил старался показать ему обратное.