Люди с чистой совестью - [28]

Валера сел на диван. Маша Лазарева в напряженной позе встала у подоконника.

— Ну, что, Мария, — вздохнул Валера, — ты хочешь, чтобы я тебя выеб?

Маша захлебнулась вздохом.

— Давай, если это так тебе нужно, я готов, Машенька. И после этого ты оставишь меня в покое.

Он встал, грубо сгреб ее и повалил на диван. Она не сопротивлялась, но почему-то начала плакать.

Валера задрал ее халат, спустил штаны и пристроился на ней. Диван был узкий, с колючей обивкой. В дверь застучала Машина мама.

Она неистовствовала под дверью, припертой стулом, она не отходила от двери целый час, пока Маша и Валера корчились на диване. Она пробовала даже вызвать отца, который, как шепотом сообщила Маша, давно их бросил ради закройщицы из ателье, от которой у него родился дебил.

Отец бы, конечно, пришел, но закройщица по-своему истолковала истошные вопли соперницы. Закройщица решила, что Машина мать ищет предлоги, чтобы вернуть мужа обратно, даже закройщице было диковато представить, что факт секса тридцатилетней Маши может вызывать такую бурю страстей, и потому она не подзывала отца к телефону.

Лазарева стонала, может, даже чуточку громче, чем требовало в тот момент ее либидо, мать из своего укрытия грозила ей наказанием от Бога. Потом началось что-то совсем уж скверное.

Валера отодвинул от двери стул и вышел в коридор со стоячим членом. Он глумливо тряс им перед Машиной матерью, впавшей в почти безумное состояние, и говорил, что именно в члене (он называл его грубее) причина ее истерического бдения под дверью. Валера предлагал матери совершить с ним половой акт, который, с его точки зрения, моментально бы ее взбодрил и, возможно, даже бросил на осуществление более продуктивных действий, нежели стояние под дверью трахающейся дочери. Его человеколюбие зашло в тот день настолько далеко, что он готов был во имя блага этой незнакомой женщины сдержать отвращение перед ее поросшей седым волосом дырой и запахом кухни, который вся она источала.

Машины мать убежала в кухню и уже оттуда продолжала кричать, как подвергшееся психической атаке животное.

Маша Лазарева предложила Валере выпить чаю. Они покинули комнату, предоставив коридору право наслаждаться зрелищем дивана со скомканным бельем в мокрых пятнах известного вещества, выделяемого мужчинами. Маша привела Валеру на кухню и, не обращая внимания на мать, они принялись пожирать колбасу, хлеб и колбасный сыр — мать экономила и редко позволяла семейству насладиться другими сортами сыра.

— Что ж он тебя в ресторан не повел? — повизгивала мать. — Привела меня, пенсионерку, объедать? Вы знаете, молодой человек, какая у меня пенсия? Почему я должна твоих сожителей кормить? Плохо ты начинаешь, деточка, плохо. Других вон и в рестораны водят, и деньги им дают, а ты сразу ложишься под мужичков и отношение к тебе такое же. Подстилка! Еще и кормит его за мой счет! Ты просто блядь!.. — в таком духе она могла бы говорить еще несколько часов, но даже самые крепкие нервы однажды рвутся.

Вдруг Маша вскочила, как ужаленная, со стула и плеснула матери в лицо горячим чаем — мать ужасно завыла, и тогда Маша схватила кухонное полотенце, висевшее над раковиной, и начала хлестать мать по лицу и по сморщенным рукам, которыми она это лицо закрывала.

Валера невозмутимо жевал бутерброд с колбасой. Из коридора донесся плачущий голосок матери — она звонила в милицию. Маша вскочила, она уже немного устала от всего этого, и побежала к телефону, чтобы вырвать вилку из розетки и в очередной раз врезать матери по истерзанному лицу. Мать в распахнувшемся халате с полуоторванным воротником выскочила на лестничную площадку и стала бегать по этажам и звонить во все двери. Она рыдала и просила разрешить ей позвонить, но никто не хотел открывать.

— Выпить ничего нет? — спросил Валера.

Маша достала из буфета коньяк.

Довольно часто коньяк сопровождает воинственные семейные будни, и если его оказывается слишком много, он приглашает себе в компаньоны ножик. В общем, что-нибудь остренькое для простых смертных, и начищенное нарезное для служащих при оружии — такие частенько, если верить Рыбенко, расстреливают свои семейства, а затем и себя — в азарте. Трудно ответить, почему это происходит: от распущенности юных или чрезвычайной добродетели пожилых, и почему, хотя бы один подобный случай не заставляет молодоженов пораженно замереть над книгой брачных записей в Загсе, как они наверняка бы замерли перед щенятами на птичьем рынке, узнав из передачи «ЧП», что в зрелом возрасте эти щенята откусывают детям руки, а с одной старушки так и вовсе скальп сняли?

Люди, которые проводят свой век в пустоте и бессмысленных жертвах окружающим, склонны к обидчивости. Единственный их шанс сохранить лицо — это на старости лет послать всех неоплатных должников к чертовой матери и направить остаток сил на какое-нибудь причудливое бытовое извращение. Некоторые по несколько раз в день моют полы, а если кому-нибудь посчастливилось посетить их туалет, выпроводив гостя, сосредоточенно протирают сидяк смоченной в спирте ваткой. Другие прикармливают собачьи стаи и, подобно злобным псам, потом что-то лают соседям, вызвавшим живодерню, или, наоборот, борются с собаками в пользу помоечных кошек.