Люди по эту сторону - [46]

– А если они передают информацию на расстоянии… – я осеклась.

Гипотеза Чайки о способе передавать информацию по воздуху находила всё больше сторонников. Сейчас Тасья оказалась в меньшинстве – её застарелый скептицизм по отношению к однокашнице был похож скорее на вредную привычку, чем на осознанное несогласие.

Если бы не Юм-Юм.

Наша ученица, наша светлая голова и гордость перешла в лабораторию Чайки. «Не на совсем, – пообещала она, прощаясь. – Надо кое-что проверить. А потом я вернусь».

Услышав такое, Тасья вмиг перестала замечать предательницу – посмотрела сквозь неё и демонстративно занялась текущими делами. И с тех пор о Юм-Юм мы не вспоминали ни разу. Да и не видели – по своему обыкновению, она все дни просиживала над микроскопом. Почему это нужно было делать под началом Чайки, она так и не объяснила.

Но о Чайке и её «завиральщине», как выражалась Тасья, мы с Сомкой тоже старались не упоминать.

К счастью, внизу началось что-то нетипичное, и моя оговорка была забыта.

С дождливого неба опустился ещё один недомеченный. Ещё в воздухе он выпрыгнул из объятий своего стража. Вокруг новоприбывшего тут же собрались остальные люди. А шестилапый страж занял своё место в периметре безопасности – остальная охрана потеснилась, чтобы соблюсти равные интервалы в цепи.

Я торопливо сунула трубу Тасье.

– Что там? – пробормотала она – и присвистнула, не сдержав возбуждения. – Это ссора, – начала она описание, – настоящая ссора, как у нас после доклада… Новенький ниже ростом, он бьёт кулаками в грудь другому, высокому. Спорю, кричит что-то. А другой отклоняется, но терпит. Новенького оттаскивают, успокаивают… Родные люди, ну. Глянешь?

– Как охрана? – поинтересовалась я. – Есть изменения?

– Ничего. На своих и не смотрят. Ты права – не дрессировка. У них как-то выключаются эмоции.

– Или их не было изначально, – предположила я, – вспомни книгу Ларуши. Живые объекты не проявляют чувств, потому что не нуждаются в них. Голая рациональность… О, улетает!

Мне не нужна была подзорная труба, чтобы заметить, как от Сизой Долины поднимается крылолёт с человеком.

– Это тот же, который прилетел, – пояснила Тасья, – и шестилапик тот же, на котором он был…

Вдруг наши «пуповины» дёрнуло три раза. Мы подождали – опять три подряд. Хорошо, что не один раз – «опасность».

– Кажется, хватит на сегодня, – сказала Тасья, убирая подзорную трубу в заплечную сумку. – Пора по домам.

Мы натянули кожаные перчатки, предохраняющие кисти и запястья, и начали медленно отползать назад, опираясь на носки тяжёлых башмаков. Когда наклон возрос, а сами мы скрылись за вершиной, позволили себе подняться.

У подножья кучегоры ждал старатель. Он уже отвязал наши страховки от якоря – и теперь закреплял концы на своём поясе.

Дождь почти перестал, и наш проводник позволил себе откинуть капюшон. Капли стекали по голому бугристому черепу, который пересекали две красные полосы – от затылка до самой переносицы. Из-за них мужчина казался хмурым.

В первый день мы шутили о том, как будем выглядеть, когда облысеем. Ни я, ни Тасья ни разу не брили голову, и формы наших черепов оставались для нас загадкой… Но вряд ли что-то будет – кучегора, с которой мы наблюдали, считалась безопасной. Разве что по дороге произойдёт какая-нибудь внезапность. В Мёртвых Ямах чего только не случается!

– Всё хорошо? – спросил старатель.

– У нас? – пошутила в ответ Тасья, сматывая свою пуповину, чтобы она не волочилась и не путалась в ногах.

Он что-то пробормотал – и махнул рукой, приглашая следовать за ним.

Старатели не скрывали своего отношения к нашей слежке – для них нарушение запрета на сезон дождей значило неминуемый риск. Возможно, поэтому они так основательно подготовились: обновили все галереи, подлатали и дополнительно укрепили мостки. И каждый день, пока мы валялись и глазели на недомеченных, проверяли дорогу – я видела свежие доски, которых не было утром, заделанную крышу, новые перила.

«Их тоже коснулось. А кого нет? Нам всем пришлось переучиваться – чтобы жить в новом мире, где есть чужаки и остальное. Мы реагируем, а правила задают они. Как будто это мы здесь чужие».

Мысль была до того смелой, что я не рискнула высказать её вслух. Особенно Тасье. Если кто и решится форсировать события, то это будет она. Даже ценой своей жизни! Особенно передо мной. Поэтому мне лучше молчать.

Заговорил смотритель.

– А хорошо вы тогда сказали: пуповины, – признался он, не глядя ни на кого конкретно, но обращаясь к Тасье. – Наверное, часто видели новорожденных! Я вот ни разу. Слышал, как они кричат. Ну, в школе что-то учили, но это когда было…

Тасья не стала скрывать: объяснила ему, что и как. И по её словам было понятно, каково её настроение.

– У моей дочери были неудачные роды, – призналась она, – дважды. Ребёнок родился, задушенный пуповиной. Это в первый раз. Во второй недоносила.

Старатель в ужасе обернулся на неё. Тасья выглядела спокойной, чуть ли не расслабленной.

Я никогда не спрашивала её о единственной дочери Птеше – знала, что Тасья отдала девочку опекунье, как я отдала своих мальчишек. Я родила ради льгот, она – чтобы порадовать бездетную сестру, обычное дело. Но выходит, трагедия дочери оказалась для Тасьи болезненной…