Люди песков - [28]

Я оделся и поспешил к кибитке Поллыка. Машину окружили ребятишки. Взрослые подходить не решались, наблюдали издали.

Возле кибитки Анкара-ага стояли тетя Дурсун, Кейкер и Кейик. Как раз когда я проходил мимо, из кибитки послышался голос Анкара-ага, и женщины сразу исчезли в ней, словно их втянули невидимой веревкой.

Довлиханов еще вчера говорил активистам, что утром прибудут машины, и призывал провести переселение организованно, с подъемом, как большой праздник. Что-то не похоже на праздник…

Поллык-ага с важным видом подошел к женщинам, разбиравшим жилище. Помолчал, наблюдая за сборами, потом сказал, решив, видимо, их подбодрить:

— Вам что, сядете на машину и поедете, а я с чабанами весь скот должен перегнать: и колхозный и частный. Раньше чем за полтора месяца не управимся…

Женщины ничего не ответили.

— Ну, чего вы? — сказал Поллык-ага. — Будто там песков нет…

— Таких, как наши, нигде нет!.. — Жена Поллыка всхлипнула.

За машиной громоздился большущий, как вагон, прицеп. Мужчины стали складывать узлы в его темное необъятное нутро. Уже сложены были все части кибитки. Положили и кумганы и котел, в котором варили шурпу. Оставались куча саксаула и столб, за который привязывали верблюда. Погрузили саксаул. Жена Поллыка подошла к столбу, чтобы помочь выкопать его, но вдруг опустилась на землю и заплакала.

— Ты чего? — Поллык-ага испугался. — Товарищ Довлиханов как говорил: актив всегда впереди. А ты жена актива…

— Ну так что, у жены актива и сердца нет? — возразила женщина сквозь рыдания.

— Хватит! — крикнул Поллык-ага. — Не разводи сырость! Какой пример рядовым колхозникам? Полезай в машину. Ну, живо!

Машина с имуществом Поллыка тронулась. За ней другая, с пожитками Сазака. Навстречу этим двум промчались четыре порожних грузовика. Они остановились возле конторы. Я пошел было к себе, но меня окликнул Довлиханов. Председатель поздоровался так, словно между нами ничего не было. Даже положил руку мне на плечо.

— Вот что, Еллы, — сказал он, — ты человек грамотный, передовой. Я это учитываю, на новом месте обязательно подберем тебе работу соответственно образованию, а то, подумаешь, — письма на ишаке развозить. Это любой может. Так вот, Еллы, ты понимаешь, какое значение имеет сейчас личный пример. Ты должен выехать одним из первых. Займешься также погрузкой школьного инвентаря. Я думаю, одной машины достаточно — добра у вас там немного. Возьми людей и действуй.

К концу дня все четыре машины ушли из села, нагруженные доверху. В кабине одной из них уехал в райцентр Довлиханов.

На следующее утро возле конторы стояло уже восемь грузовиков с прицепами.

— Вскипяти чай, — сказал я сестренке и пошел к Анкару-ага. Было еще прохладно, хотя ветра не чувствовалось. На улице — ни души, люди сидели по домам. Возле кибитки Анкара-ага тоже никого не было, хотя, без сомнения, обитатели ее давно уже не спят.

Две большие машины с шумом подъехали к кибитке. Из кабины первой, на которой прибит был портрет Сталина, выпрыгнул Санджаров. Я подошел, поздоровался.

— Ты готов? — коротко спросил Санджаров, пожав мне руку. И, не ожидая ответа, приказал: — Бери машину, начинай грузиться. — Он одернул гимнастерку и вошел в кибитку Анкара-ага. Я направился к конторе — за машиной.

Шофер наш оказался человеком лет пятидесяти пяти, в кепке и замасленном комбинезоне. Я позвал его чай пить, но он пил без особой охоты, больше налегал на чурек. Зато когда сестра принесла миску с каурмой [6], лицо у него расплылось в широкой улыбке.

— Якши! — сказал он и погладил свои усики.

Сестренка сообщила, что Анкар-ага сдался: женщины начали разбирать кибитку.

— Разбирать кибитку? — воскликнул я. — А сам он что делает?

— Чай пьет. С Санджаровым! Я когда пришла, и тетя Дурсун, и Кейик, и Кейкер — все были в кибитке. И вдруг он говорит: «Разбирайте». Они все вскочили — и во двор. А Санджаров встал, похлопал Анкара-ага по спине: «Вот это дело!» Анкар-ага ничего не ответил ему, а тетя Дурсун плачет…

Поев, мы с шофером тоже принялись таскать узлы. У нас их было немного, гораздо меньше, чем у Анкара-ага, ну да ведь у них и семья-то какая… Последним я положил в машину мешочек с пшеничной мукой. Муку эту я выменял недавно в райцентре на своего ишака.

Глава двадцать девятая

Скоро уже две недели, как вдоль железной дороги стали лагерем первые переселенцы. Легкие шатры, для защиты от солнца, раскинулись на несколько километров. Кизылтакырцы и жители Учоюка теперь объединились в новый колхоз, но времянки все равно поставили врозь: по одну сторону линии — Учоюк, по другую — Кизылтакыр.

Районный штаб по переселению возглавил сам Санджаров. Пока в Ашхабаде готовили эшелон — а дело это, по военному времени, нелегкое, — в штабе составляли списки, делили людей по вагонам, раздавали свечи, спички для переезда в теплушках.

Нашлась и еще неожиданная забота. Бесследно исчезли три семьи. Скорей всего, тайком уехали в Кесеркач, где у ербентцев много родственников. После этого случая штабу было поручено «не допускать в расположение переселенцев посторонних людей».

Анкар-ага и Нунна-пальван оказались в этом временном поселке соседями. Как-то само собой получалось, что люди, приходившие к Анкару-ага за советом, беседовали сразу с обоими стариками. Авторитет Нунны-пальвана вдруг начал расти. Его даже назначили ответственным за вагон.