Люди песков - [162]

— Недавно Бике у нее была, — вставила Нурча.

— После того как Огулнияз положили в больницу, мой терапевт стал почему-то поздно приходить с работы, — неожиданно очень грустно сказала Майя.

— Гол! Молодцы! — кажется, из всех окон вырвался этот вопль. По телевидению передавали матч. Я подскочил, чуть не выронил сигареты и побежал домой.

8

Все кончается в этой жизни. Кончились и занятия в школе. Мы с Акджагуль и сыном поехали, как всегда, отдыхать в Фирюзу. Здесь все было дорого, все напоминало о том, как хорошо нам было прежде. Вечерами мы с женой снова стали говорить о книгах, о радиопередачах или о кинофильмах, которые смотрели вместе. Но напряжение, появившееся после нашего "развода", не исчезло. И, видимо, дело было во мне. Я не мог забыть тот злополучный день: гости из аула, Акджагуль, одетая в выходной костюм, ее слова: "Чайник вскипел… плов готов". Вспомнив об этом, я торопился поскорее уйти с дачи и, по своему обыкновению, шел бродить один.

Встречать восход солнца на горе стало моей привычкой. Я вставал ежедневно задолго до рассвета, по знакомой тропинке поднимался на вершину горы. Сколько лет прошло с тех пор, как я взбирался на самый высокий бархан вблизи моего аула и оглядывался вокруг? Теперь я знаю, что находится за бескрайними родными песками. Мой город Ашхабад, Москва, Лондон, Дальний Восток, Франция, Черное море, вот эта скромная Фирюза, где так легко дышится. И вот эта гора, с которой видно гораздо дальше, чем с бархана моего детства.

…Незаметно подошел последний день нашего пребывания в Фирюзе.

У Акджагуль кончался отпуск, ей нужно выходить на работу, а мы с сыном поедем на Черное море.

Закончив гимнастику, я стоял и смотрел, как встает солнце, и радовался, что мой день снова начинается с восходом. Глядя, как выплывает из-за горизонта солнце, я вспомнил лицо Акджагуль, когда она пришла мириться ко мне.

Долго я спускался с горы. Мне хотелось запомнить этот последний день, сберечь в душе тепло, возникшее к Акджагуль. Медленно шел я к бассейну. Шел, опустив голову, разглядывая желтую узкую тропинку, и думало том, как быстро течет время. Вот уже половина лета прошла, а потом, очень быстро, подбежит осень, а там и снова зима, обычная туркменская зима, мало чем отличающаяся от осени. Думал о Какове, о Бике и Гогерчин, о других своих учениках, которых мне предстоит вывести в жизнь. Думал и не заметил, как взял в рот сигарету. Не хватает сил бросить курить. Прикуривать не стал, так и шел с незажженной сигаретой. Подошел к иве, склонившейся над бассейном.

Сегодня воскресенье. В саду все скамейки заняты — люди вырвались на один день из душного Ашхабада, родители приехали навестить детишек, — в Фирюзе много пионерских лагерей.

Вдруг я увидел Майю. Помахивая хорошенькой сумкой, она шла навстречу. Заметив меня, Майя не убыстрила шага, не обрадовалась. На лице ее отразилось смятение. Она как-то натянуто улыбнулась.

— Как я рад вас видеть! — искренне обрадовался я. Но ее лицо заставило поинтересоваться: — У вас плохое настроение? Что-нибудь случилось?

— Настроение окончательно испортили, милый сосед.

— Что такое? Кажется, с девочками все в порядке. Здоровы, я видел.

— Да, дочки в порядке. Только мой квартирант струсил, сбежал от меня. Понимаете, сбежал! — Майя сидела ссутулившись, крепко сжимала сумочку и на меня не смотрела. — Столько старалась, столько надеялась! И все пошло прахом!

— Может, пойдем к нам, позавтракаем? — перебил я ее.

Но Майя словно не слышала меня. Она то открывала, то закрывала сумку.

— Знаете, я стесняюсь показываться на людях, — наконец сказала она. Долго молчала, и я все-таки закурил. — Вчера вечером, как обычно, часов около десяти, сидела я у нашего подъезда. С тех пор как он ушел от меня, так и сижу. Сижу и жду. А чего жду, сама не знаю. И вчера сидела я, значит, и думала, почему же это пять дней назад мой усатик ни с того ни с сего собрал свой чемодан и ушел. Я остановила его, спросила: "Что я тебе сделала плохого? Если обидела чем, скажи". Он — глаза в сторону, бормочет, что положено в таких случаях: "Что ты, я очень признателен тебе". — "Может, квартиру тебе дали?" — спрашиваю. Я в самом деле тогда еще ничего не понимала. "Нет, говорит, не дали. Просто один из наших сотрудников сдал мне комнату у себя во дворе. Это гораздо ближе к работе". Вот и все. Больше ничего не сказал. А я с той минуты так и сижу у подъезда, жду. Прежние люди, прежний двор, прежние разговоры. А я одна. Плачу. И вдруг подходит ко мне Бике. С чего бы это? Вроде мы с ней не подружки. Я уж и забыла, что мать у нее в больнице, спрашиваю: "Если мама тебя сейчас увидит, что с тобой сделает?" Она пожала плечами, усмехнулась: "Поцелует!" — "Раньше, — говорю я ей, — у тебя такой свободы не было". А она так спокойно отвечает: "Если свобода заключается в том, чтобы ходить по улице, то не так уж сложно и получить ее, а вот настоящей свободы пока нет". Рассказала она мне, что мама еще в больнице, а папа пошел, мол, маму навестить. Рассказала и спрашивает, сколько сейчас времени. Ответила я ей. Она встала, ходит взад-вперед. А я сижу. Смотрю на нее и точно не вижу, не до нее мне. Она прошла к самой улице. Не успела подойти, как возле нее оказался молодой человек. Стоят очень близко друг к другу и мило так разговаривают. Чувствуется, им есть о чем поговорить и не в первый раз они так разговаривают. Тут что-то кольнуло меня. Да это же мой усатик! Я глазам своим не поверила. Вскочила. Подошла поближе. Точно — он. Слышите?