Люди переменились - [80]

— Пойду, запрягу буйволов! — сказал Петкан и вышел.

— Петко, я сейчас, только возьму хлеб и догоню тебя! — крикнула ему вслед Вагрила.

Скоро по каменному двору загромыхала телега. Вагрила перекинула через плечо торбу с теплым хлебом и побежала догонять мужа. Караколювец дождался восхода и снова лег на дровяную колоду.

Спустя некоторое время щелкнула задвижка, и в воротах появились двое полицейских, сопровождаемых глашатаем. Они оглядели двор и, заглянув в кухню, крикнули:

— Эй, есть люди в этом доме?

Давно никто не кричал так громко во дворе Караколювцев.

— Кто там? — выглянул из сарайчика дед Габю.

— Добрый день, старче!

— Доброго здоровья! — сняв шапку, воззрился на полицейских дед Габю.

— Где сноха? Где сын?

— В поле.

— Сведи нас к ним!

Они шли впереди, а за ними, словно ступая по раскаленным углям, с непокрытой головой плелся дед Габю. Вышли в поле. Дождь раскаленных лучей июльского солнца заливал нивы. Полицейские оставили деда Габю позади и направились к телеге. Завидя их, Вагрила вздрогнула и встала, как вкопанная, с хомутом в руках: «С Герганом что-то случилось».

— Пойдемте! — приказали полицейские.

Вагрила сняла передник и пошла, не спрашивая, что случилось, что от них нужно, только облегченно вздохнула, поняв что пришли за другим, а не сказать, что ее сына больше нет.

— Ну чего ты там? — сердито крикнул один из полицейских Петкану, который торопился привязать буйволов. Он подошел, прихватив с собой, не зная зачем, занозу.

— Батя, — сказал он, проходя мимо кладбища, где под кустом шиповника сидел дед Габю, — прибери, — и бросил занозу на землю.

*

Одетые как в воскресный день, Вагрила и Петкан пришли к общинному правлению. Скоро подошли Илийца с мужем, и еще несколько семей — все родители или близкие родственники партизан.

— А нас-то зачем забираете? — сердился Христо Дрыгнеолу, двоюродный брат Гергана.

— Останется хлеб неубранным, — всхлипнула его жена.

— Так вам и надо, коли детей не уберегли! По одному у вас, и тех не углядели… — посыпались упреки на двух матерей.

Вагрила закрыла лицо руками, чтобы не смотреть на людей. «Господи, до чего дожила!»

Подождали, пока приведут крестьян из соседних сел, и после полудня караван интернируемых потянулся к городу.

*

Привели их на «пересылочный пункт» — в школу. К вечеру все помещения школы были битком набиты. Те, которых привели позднее, устроились во дворе, под открытым небом. Полицейские заперли железные ворота и больше уже ими не интересовались. Утомленные долгой дорогой, люди постелили на голой земле одеяла и коврики, и легли спать. Надежда, что на другой день им предоставят помещения и койки не оправдалась. Прошла третья, четвертая неделя, а положение не изменилось. В комнатах оставались только старики, больные и дети. Одна и та же участь сближала людей. Беседуя, они тешили себя надеждой, что, может быть, их арестовали только для того, чтобы попугать.

— Почему нас держат?

— Ведь без дела сидим!

— Наверное, скоро отпустят. Мы же пользу государству приносим.

— Теперь, как мы страху набрались, не станем тянуть с поставками.

— Отпустят!

— Что-то не торопятся!

Наконец, в школу пришел начальник полиции Атанас Душков. Двор притих. Взоры крестьян со страхом и надеждой обратились на начальника.

— Завтра поведете интернированных! — сказал он Митю Христову.

— Слушаюсь, господин начальник! — ответил тот и щелкнул каблуками.

Атанас Душков козырнул и ушел.

*

Заря гасила побледневшие звезды, небо становилось пепельным, как утоптанный большак. Митю Христов поднялся. Крестьяне увязывали свои пожитки. Дети плакали, и матери унимали их рассказами о сахарных петушках, которых им купят в большом городе. Те, что уже были готовы выйти в дорогу, стояли перед железными воротами.

Митю Христов, окинув взглядом ожидающую толпу, дал знак трогаться. Ворота распахнулись, и толпа крестьян, как разрушивший преграду поток, хлынула по широкой улице. Митю Христов сел на лошадь и поехал впереди колонны…

Крестьяне скинули куртки и пиджаки. Конвойные расстегнули вороты мундиров. Солнце припекало. Все поглядывали на тень, отбрасываемую растущей по обочинам акацией. Митю Христов ехал по-прежнему в наглухо застегнутой куртке. Только сапоги уже успели покрыться тонким слоем пыли. Он смотрел прямо перед собой. Глаза под козырьком низко надвинутой на лоб фуражки, отливали сталью. Вслушиваясь в топот ног позади, он старался как можно прямее держаться в седле, не опуская плеч.

Вышли на Вран. Лошадь, утомленная, как и люди, фыркала, тянула в сторону. Митю Христов сердито натянул поводья и оглянулся.

— Господин старший, отдохнем немного? — встретив его взгляд, спросил один из конвойных.

— Там отдохнем, — указал Митя рукой на потонувшее в мареве село.

— В селе, в селе будем отдыхать, — прокатилось по колонне. Митю Христов улыбнулся и впервые огляделся по сторонам. Кругом простирались поля.

Словно тычась головой в желтую стену, жнецы подрезали колосья поблескивающими серпами, оставляя позади себя похожие на спеленутых младенцев тяжелые снопы. Кое-где они были уложены в крестцы. Завидев колонну, жнецы долго глядели на нее из-под ладони. Черная колонна, такая чуждая среди желтых полей и зеленых лугов, медленно двигалась к селу. Митю Христов с неудовольствием подумал, что село, наверное, встретит его безмолвием, ведь все люди в поле, и брови сердито нависли над его маленькими глазками.