Люди переменились - [79]

— Интересный человек, — прошептал Герган.

— И с тех пор, скажу тебе, я убедился, что самое главное — это уважать и любить людей.

Некоторое время они шагали молча. Потом Владо, словно что-то вспомнив, тронул Гергана за рукав.

— Вот, сказал я тебе, что самое главное на свете — это любить людей. Вот и твоя мать такая, любит она людей…

— Ночь уже, а мы, смотри, где еще! — прервал его сердито Герган. — Пошли скорей.

Так и не закончив разговора, они вошли в лес и скоро были в отряде.

*

Партизаны готовились к операции. Укладывали рюкзаки, латали обувь, чистили оружие. Только Здравко не участвовал в сборах. Он сильно сдал за последнее время. У него часто шла горлом кровь. Все понимали, что он долго не протянет.

С полей надвигался прозрачно легкий летний вечер. Отряд ждал, когда стемнеет и ярче заблестят звезды. Наконец, командир поднял руку. Партизаны гуськом двинулись вниз по склону. Спустя некоторое время, партизаны, обложили село, перерезали телефонные провода, арестовали полицейских и старосту. Барабан глашатая оповестил все село, что на площади перед общинным правлением состоится политическое собрание. Агитгруппы пошли по домам беседовать с крестьянами, звать их на собрание.

У ворот одного дома под большим орехом, белели рубашки крестьян. Владо рассказывал о борьбе Отечественного фронта, партии, о победах Красной Армии. Кончив говорить, он выжидательно оглядел крестьян. «Ежели не спросят, кто я, да что, женат ли, стало быть сочли меня чужим…» — подумал он. Возникло неловкое молчание и вдруг:

— А ты, парень, из каких будешь?

— Крестьянин, да только давно уже в город перебрался.

— Нас крестьян — больше всех!

— Детишки-то есть?

— Один.

— Дай бог ему здоровья!

— А вот ты, дядя, за какую власть, за самостоятельную сельскую власть? — поспешил переменить разговор Владо.

— Да ведь не о партиях мы сейчас речь повели, — уклончиво ответил крестьянин.

— Так, стало быть, ваша коммунистическая партия хочет сделать всех людей равными? — спросил кто-то.

— Да, мы за равенство! — гордо ответил Владо. — Скажем, принимают в партию, спросят: «Любишь людей?» «Люблю», — ответишь, но этого мало. «Готов ради них жизнь отдать?» Ежели ответишь: «Готов и умереть за них!» — только тогда тебя примут в партию.

— Не легко это, — заметил один из крестьян.

— Конечно, не легко! Потому-то и коммунистов не так много, но они ведут за собой народ. — Владо помолчал, глядя какое впечатление произвели его слова на крестьян. — А ежели обманул, — продолжал он, — или оказался слабым и ничего хорошего в жизни не можешь сделать для других, тогда, — тогда тебя, как паршивую овцу, вон! Нет тебе места в наших рядах!

— Правильно это, — согласился кто-то.

Владо простился с крестьянами и отправился на площадь. Мысли, легкие и веселые, как перелетные птицы, проносились в его возбужденном мозгу. «То, что я им сказал, не совсем точно… Но верно… Без любви к людям человек ничего для них не может сделать хорошего…»

Собрание кончилось. Крестьяне уже разошлись по домам. Мрак заколыхался от занимавшейся зари. Владо взглянул на небо и улыбнулся. Чьи-то твердые шаги оборвали нить его мыслей.

— Ты опять самодеятельностью занимался? — спросил Георгий Ваклинов.

— Ты же знаешь о чем я мог говорить…

— Крестьяне это крестьяне. Никто не может до конца осветить их душу. Хоть и меняются они…

— К лучшему, — поспешил вставить Владо.

Ваклинов недовольно помолчал.

— Какой же ты борец, если только стараешься снискать расположение людей? — заговорил снова Георгий Ваклинов. — Бывает, что большая далекая перспектива борьбы входит в противоречие с насущными интересами народа. Какой же ты руководитель, если не можешь твердой рукой проводить данную линию? Неужто будешь стараться всем угодить? Для борца прежде всего важна перспектива… А ты разглагольствуешь… От всяких таких слов оскомину набило! Завоюй ее, человеческую любовь-то, вместо того, чтобы только мечтать о ней!..

— Товарищ командир! — прервал его торопливый шепот. Их догнал невысокий юноша.

— А, это ты? — узнал его Георгий. — Почему не остался в селе?

— Примите меня в отряд, товарищ командир, примите! — повторил он снова, как тогда на площади, свою просьбу.

Георгий Ваклинов улыбнулся.

— Ладно, иди! — махнул он в сторону уходящей колонны.

Мрак, подгоняемый рассветом, теснился в котловину. На вершины опустилось утро.

*

Караколювцу не спалось, и он без нужды вышел посмотреть скотину. В предрассветной дымке проступили очертания огромного, как сказочный исполин, Юмрукчала. Небо посветлело. Буйволы недовольно засопели, когда к ним приблизился дед Габю. Они, как человек, сердились, что кто-то нарушает их предутренний сон. Везде Караколювец чувствовал себя не на месте. Снова лег, но так и не мог заснуть.

С той поры, как ушел Герган в лес, Караколювец заметно увял. И еда ему была не в охотку, и не работалось. Голос стал тихим, как у батрака, и не гремел больше по гумну и пастбищу, на проселках. Замкнулся он в себе. Целыми днями лежал в дровяном сарае. В обед съест пару яблок, и только, да и яблоки были что-то не те, — не нравились они ему в этом году.

В кухне Вагрила нетерпеливо поглядывала в устье печи, из которого веяло приятным теплом. Караколювец сел у печи, молча жался к ней, в надежде, что от жара схлынет малость та тяжесть, которая теперь постоянно давила ему грудь.