— Свету не взвидишь, когда завизжит под боком целая дюжина, — сочувствовал он. Взбивал солому, оглядывал перегородку, затыкал поплотнее щели, чтоб не сквозило, и снова шел в дом. В душной комнате, свернувшись калачиком под толстым домотканым одеялом спала жена.
— Что за люди, свинья опороситься должна, а им хоть бы что… спят себе. Придут славельщики, а они спросонья глаза продирать будут…
Вскоре с улицы донесся журчаньем вешнего ручья гомон детворы и, время от времени, над селом взлетало:
— С Новым годом! Поздравляем с Новым годом…
Услыхав эти возгласы, Караколювец переставил лампу на другое окно, которое выходило на улицу. Пусть будет видно, что и в этом доме ждут поздравляющих.
Звонкий гомон приблизился к дверям. Дед Габю вышел. Каждый год он встречал славельщиков в кухне. Отворяя дверь, и, наполняясь тихой радостью, неизменно повторял одни и те же слова:
— Проходите, проходите скорее, холоду напустите.
Мальчики наперебой заговорили, величая хозяина и похлопывая его по плечам кизиловыми веточками. Слушая добрые пожелания, Караколювец разглядывал славельщиков.
— Ты чей будешь? — спросил он мальчика, который был постарше других.
— Трифона Бияза.
— Ого как ты вырос, просто не узнать… Ты, что ли вожак? Как вас одарять — купно или порознь.
— Порознь.
Караколювец достал матерчатый кошелек и подошел поближе к лампе, хотя свет ему не был нужен. Он шарил в кошельке, выбирая на ощупь мелкие монетки и опускал их в подставленные ладони славельщиков.
— А сало собираете? — спросил он, одарив всех.
— Нет, не берем, — пренебрежительно ответили мальчики.
— А мы в свое время собирали…
Не слушая его больше, ребята вышли один за другим на синевато-белый двор.
Провожая их до самой калитки, дед Габю рассказывал:
— Теперь что, а вот мы в свое время ходили славить даже в Драгиевцы. Смелые были, не боялись на волков нарваться…
— Раз-два-три! — сказал вожак.
— С Новым годом! Поздравляем с Новым годом! — хором закричали ребята.
Дед Габю медленно пошел обратно, тихая радость, наполнившая грудь, куда-то испарилась.
«Что за времена настали, — невесело думал он, — разве в мои годы одаряли деньгами? А теперь… погляди-ка на них — сынишка Бияза в шароварах, шею шарфом укутал, а я чуть ли не до семнадцати годков в одной рубахе ходил…»
— Поздравляем с Новым годом! — снова прозвучал дружный возглас.
«Разве пойдут они ночью в другое село, куда им!» Вошел в свинарник, свинья уже поросилась и он остался с ней. Приходили другие славельщики. Дед Габю встречал их, провожал и снова возвращался в свинарник. В маленькое оконце заглянуло зимнее утро. Караколювец погасил фонарь. Свинья настороженно следила за поросятами. Один из них, самый хилый, никак не мог добраться до сосков, тыкался рыльцем, силился протолкаться к ним, закидывая тоненькие ножки на спинки своих братьев и сестер, которые сосали, удовлетворенно шевеля хвостиками.
Габю подхватил малыша под теплое, судорожно подрагивающее брюшко, и подсунул к свинье. Она свирепо хрюкнула и попыталась было встать.
— Не хочешь ну и не надо, — сказал Габю и, положив поросенка за пазуху, вышел.
Вагрила только что развела огонь в очаге. Весело потрескивал хворост. Отблески взметнувшегося пламени заиграли на оконных стеклах.
— Одиннадцатью опоросилась. Один только вот не сосет Но это уже ваше дело.
Поставленный на пол кухни поросенок качнулся, тоненькие ножки подогнулись и он лег. Вагрила взяла его и, лаская, прижала к груди. Потом принялась кормить с ложечки теплой кашей.
Снаружи донеслись возгласы запоздавших славельщиков.
*
На Крещенье приморозило, иордань на реке затянуло льдом. Вечером, когда зашло багровое солнце, с запада поползли разворачивающейся пеленой белые как хлопок облака. Небо низко нависло над землей. Дым из труб стелился над кровлями. Вскоре на гребнях гор завыли ветры. Караколювец сдвинул папаху набок, прислушался и озабоченно подумал:
«Схватились они, да рано еще. Не одолеет его южный ветер».
Но он ошибся. В набухшем влагой воздухе зашелестел теплый шепот южного ветра. Снег на кровлях осел как прошлогоднее сено. Стрехи роняли тяжелые ржавые капли. Утром солнце долго дымилось над синеватой мглой, которая не разошлась у Крутой-Стены до самого вечера. После полудня северный ветер сорвался с бугра, засияло солнце, посветлело небо. Под стрехами повисли сверкающие с голубоватыми прожилками, гроздья сосулек. К вечеру снова задул южный ветер. Снова ожила капель и долго барабанила под окнами. Потом ночь грузно навалилась на крыши. Смутные мысли волновали Караколювца. Не знал, за что сперва взяться: подошла пора вскопать участок под бахчу, на мельницу съездить надо. Были и другие дела…
Петкан сидел под лампой и продергивал оборки в новых постолах. Вагрила пряла. Гергана не было. Каникулы кончились, и он уехал. А Влади по вечерам не сидел дома — гулял с такими же, как и он, холостыми парнями.
Бабушка Габювица чесала шерсть на кардах, но больше дремала, чем работала. Спокойствие домашних раздражало Караколювца, ему казалось, что они заняты не тем, чем нужно.
— Брось постолы, — ворчливо обратился он к сыну, — будто не во что тебе обуться. Давай лучше подумаем — молоть завтра поедем или перекапывать пойдем.
