Бияз заказал похлебку и, когда слуга отошел, крикнул ему вслед, постучав костяшками пальцев по столу:
— И стакан вина!
Посетитель, к которому подсел Бияз, угрюмо взглянул на него. Однако Бияз ничуть не смутился: пришел он сюда не за милостыней, и за свои деньги может делать все, что ему заблагорассудится. Спокойно рассмотрел незнакомца — широкое лицо с мягкими чертами, светлые волосы в беспорядке упавшие на лоб, в уголках губ складочки, придававшие им улыбчивое выражение. Этот горожанин понравился Биязу.
Слуга принес миску похлебки и стакан вина. Бияз залпом выпил вино и крикнул:
— Эй, парень, еще пару стаканчиков!
Горожанин догадался, что второй стакан заказали для него.
— Незачем, — сказал он. — С чего это…
Занятый похлебкой Бияз даже не взглянул на него.
«Другой бы поблагодарил, и только, а этот вишь…»
Принесли вина. Бияз придвинул стакан горожанину. Тот не взял его.
— Я и сам могу заказать!
— Выпьем, угощаю.
Поглядев в глаза Бияза, горожанин видно понял его состояние, и не стал отказываться.
— Ну если так, ваше здоровье!
— На здоровье, парень! — чокнулся с ним Бияз. Он осушил стакан. Затем спрятал руки под стол, опустил голову и дал наконец выход рвущимся из груди словам:
— Эх, парень, бывало ли с тобой такое… Ну, сделаешь что-либо, продашь, купишь, а после вдруг поймешь, что маху дал, ошибся… Да назад уж не воротишь. Будто понесло тебя под гору, никак не остановишься.
— Всякое в жизни бывает.
— Сердце с горя болело у тебя когда?
— Кто ж в жизни не горевал.
— А ты сам-то?
— Приходилось, и еще как!
— Понимаешь, дочка у меня. Нынче отдал я ее в услужение госпоже Лесевой. Муж у нее судья, да еще фабрика у него. Да это все едино. Дочку им отдал в услужение, стало быть. Сам-то он, даже не глянул на нас, будто пустое место, а она, хозяйка, насилу рот раскрыла, доброе слово сказать… Вот какие дела!
Горожанин перестав жевать, внимательно поглядел на Бияза.
— Да ты ешь себе, ешь, — сказал Бияз и, доверительно наклонившись к нему, спросил:
— Дети у тебя есть?
— Нет, не обзавелся еще семьей.
— Пора бы, не молод ты, как погляжу.
— Придет время — женюсь.
— Оженишься — дети народятся. Дай тебе бог вырастить их и в люди вывести. Ну, а коли достатка не будет и захочешь отдать детей в услужение — не отдавай. Эх, знал бы ты, каково у меня теперь на душе…
В это время заржала лошадь.
— Зовет, — сказал Бияз и, доставая из-за кушака кошелек, крикнул слуге: — Эй, парень, сколько с меня!
— Погоди! — взял Бияза за рукав горожанин. — Я тоже хочу угостить тебя…
— Пора мне, не взыщи… — Бияз встал.
— Погоди, послушай, что я тебе скажу.
— Ну, слушаю.
— Как приедешь опять, дочку проведать, загляни ко мне. Я напишу адрес.
Взяв из рук Бияза коробку сигарет, горожанин написал на ней: ул. «Априлов» № 2. Владо Камберов.
Бияз сунул коробку за кушак и, не простившись, вышел.
*
Сумерки застали Бияза в дороге. Мысли его текли неровно, перескакивая с одного на другое — думал он о городе, о селе и предстоящих полевых работах, о Тотке. Он торопился домой, как бы надеясь, что в привычной обстановке чувство подавленности и недовольства собой оставит его.
— Пошел, пошел! — взмахнул он кнутом, подгоняя лошадь. Старался прогнать беспокойные мысли, но они, одна за другой, налетали вороньем, клевали сердце.
Даже стук колес раздражал Бияза, будто они катились не по дороге, а по его думам, мяли, давили их.
Лошадь весело заржала. Село было близко. Бияз тоже попытался обрадоваться, но не смог. Достал сигареты. Коробка оказалась пустой. Хотел было выкинуть ее на дорогу, но увидел кривые строчки адреса, снова сунул ее за кушак.
Жена встретила Бияза во дворе. Спросила как доехал и, не получив ответа, стала терпеливо дожидаться, когда он заговорит о Тотке. Неторопливо распрягая лошадь, Бияз молчал.
— Поить погоди, притомилась она, — раскрыл он, наконец, рот.
— Ладно.
Досадуя на то, что жена продолжает топтаться рядом и не зная как отвязаться от нее, Бияз огляделся по сторонам, потом взялся за оглобли и покатил телегу под навес.
— Думаешь, снег пойдет? — спросила Биязиха и поглядела на звездное небо.
Бияз не ответил. Тогда она поняла, что муж чем-то очень расстроен и, опасаясь, что он скажет что-нибудь худое, касающееся Тотки, поспешила уйти в дом.
Разговорились они лишь после того как поужинали и легли спать.
— Как они вас встретили, хозяева-то?
Именно это и бередило душу Бияза, он сердито буркнул:
— Как полагается… в кухне.
— В кухне?
— А где еще! Не с музыкой же на площади… Велика важность — дочку в прислуги отдаю.
— Ну чего ты, ровно ёж какой, расскажи толком, — не стерпела Биязиха, но тут же пожалела о сказанном, сознавая, что муж еще не отошел, что какая-то обида продолжает терзать его. И не желая оставлять его наедине с горькими мыслями, коротко спросила:
— Какие они с вами речи вели?
— Да о чем им разговаривать с нами!
— Гордые, стало быть?
— Свинье гусь не родня, знамо дело.
— Все ж, может на добрых людей попала, не станут ее обижать, — старалась успокоить себя Биязиха и, охая, повернулась на другой бок.
Бияз некоторое время ворочался в постели, сопел, потом спросил:
— А малый-то что?
— Да все спрашивал, надолго сестра в город уехала, скоро ли воротится?
