Помолчав немного, Георгий сказал:
— Невзгоды ныне — что влага для посевов; чем больше накопится, тем лучше, чем горше нам сейчас, тем радостнее будет всем, кто придет вслед за нами…
Мишо посмотрел на него вопросительно: не к нему ли это относилось?
Двое партизан прошли мимо. Один из них что-то держал в вытянутых руках.
— Что это такое? — спросил Мишо и глаза его округлились.
Георгий даже не взглянул на партизан.
— Это голова Стояна Влаева, — спокойно оказал он.
На скулах Мишо заиграли желваки, в груди словно что-то оборвалось.
— Уйдем отсюда! — сказал он, поднимаясь.
— Погоди! — Георгий удержал его. — Я тебе еще не сказал всего. Тверже надо быть, Мишо… Нам еще не то предстоит…
Мишо озираясь смотрел то на родное село внизу, то в ту сторону, где лежал обезглавленный труп Стояна Влаева.
— Тяжел наш путь, но мы должны идти по нему до победы.
Мысли путались в голове Мишо.
— Но мы говорили о другом, — продолжал Георгий, — о другом говорили, — повторил он. Он вгляделся в бледное лицо Мишо и подумал о том, что щадить человека — тоже не всегда хорошо. Пожалел, что время, щадить человека еще не настало. Настанет оно после победы.
— Твоя жена месяц тому назад…
— Что с ней? — подался Мишо к командиру.
— Сошла с ума.
— Ты окажи прямо: убили ее!
— Только душу убили.
Приходится сказать, все что известно.
— Полицейский какой-то, родом из вашего села, изнасиловал ее.
Мишо поник головой.
— Я не хотел говорить тебе об этом, — продолжал Георгий не глядя на него, — потому что далеко мы были от этих мест. Сейчас ты, как говорится, у порога дома, пора все тебе сказать. Мы или закалимся, как сталь, или согнемся. Другого выбора у нас нет.
— А ребенок? — спросил Мишо, широко раскрыв глаза.
— Еще один огонек загорелся, — тихо произнес Георгий Ваклинов и встал. — Вставай! — раздался его голос над головами спящих партизан.
Вереница партизан снова растянулась по каменистому голому гребню.
С сизого неба серебряными струями пролилось утро. Отряд стал на привал. Партизаны, выделенные в дозор, разошлись по своим местам.
— Раздай кукурузу! — распорядился Георгий.
Горан развязал сухарную торбу, отсыпал всем по пригоршне кукурузного зерна. Они показались голодным партизанам слаще всякого лакомства. Жалели только, что слишком мало, чтобы насытиться. Те, кто уже съел свою порцию с завистью глядели на товарищей.
Солнце озарило белые горные кряжи. Потеплело. В лесу словно повеяло весной.
Прозвучал тихий свист дозорного. Партизаны сжали в руках винтовки, тревожно вслушиваясь в голоса, доносившиеся с дороги. Одни голоса глохли, их сменяли другие. Так, с перерывами, продолжалось весь день.
*
Рано на рассвете Иванка, жена Стояна, проводила двоих партизан, принесших ей страшную весть. Все было кончено. Не о ком больше тревожиться. В узкую улицу вливался светлый поток утра. Дома и деревья последними освобождались от мрака. Иванка затворила калитку и шаги ее глухо прозвучали по мощенному булыжником двору. Сколько она воевала со Стояном, все надеялась, что удастся заставить его сойти с той дороги, по которой он шел, что они наконец заживут с ним как все люди. А теперь его нет, нет и этой надежды. Ноги у нее подкосились, грудь сдавило. Она опустилась на закопченный фундамент дома, охватила голову руками и тихо запричитала:
— Что хорошего ты видел в жизни, Стоян? Все о будущем мечтал, им одним и жил. О себе не думал. Недоедал, недосыпал. Душу людям готов был отдать, а они хулили тебя… А теперь тебя нет, никогда тебя не будет! Боже, боже!.. Стоян, Стоян! А я сама чем тебя порадовала? Все только пеняла тебе. И словом добрым не встречала. Разве я тебя спросила когда, не голоден ли, не томит ли тебя жажда? Под одной крышей как чужие жили. И на ласку скупилась, а теперь и приласкать, приголубить мне некого. Остались мне только воспоминания приятные, да и тех у меня нет…
С улицы донесся барабанный бой, Иванка вздрогнула. Подняла голову, утерла слезы. О чем сообщит общинный глашатай? Может быть, всему селу объявит, что нет больше Стояна Влаева? Пусть объявит. Сама вместе с глашатаем пройдет по селу и всем скажет, что Стояна Влаева нет в живых.
— Приказано всем явиться к общинному правлению.. Кто не явится будет строго наказан! — прокричал глашатай.
— Это что-то другое будет, — подумала Иванка.
Вскоре по улице потянулись мужчины, женщины, старики, дети. Иванка не думала идти и вошла в дом. Ребенок встревоженный скрипом двери заворочался, но не проснулся. Иванка села у него в ногах.
Дверь скрипнула снова и распахнулась. На пороге встал полицейский.
— Ты что, не слышала? Почему не идешь на площадь? Специального приглашения ждешь?
— Тише ты, ребенка разбудишь. Уйди отсюда.
— А ну, вставай. Пойдем.
Иванка подошла к нему вплотную.
Полицейский подошел к Иванке и взял ее за плечо.
Она вскочила, оттолкнула полицейского и, схватив табуретку, угрожающе занесла ее над головой. Полицейский выхватил пистолет. Руки Иванки ослабели, она медленно опустила табуретку на пол. Наскоро одела проснувшегося ребенка и, не оборачиваясь, пошла впереди полицейского.
Перед общинным правлением собралось все село. По шоссе проносились грузовики и мотоциклы, они петляли по узким деревенским улицам. Было видно, как полицейские и солдаты занимают подходы к лесам Моминки. Крестьяне, волнуемые неизвестностью, даже не роптали, что их согнали как скот на бойню.
