Люди на перепутье. Игра с огнем. Жизнь против смерти - [31]
— Скучища в этой Праге, — сказал он Ондржею, когда они входили в ворота. — Хорошо хоть, что мы с тобой живем в одном доме. Подожди, я сейчас вернусь. — И он побежал по ступенькам. — Только не смывайся, Урбан!
Ондржей взял у матери пол-литровую кружку, немного мелочи и ждал нового приятеля перед домом.
Станислав единым духом взбежал наверх и зазвонил изо всех сил.
— Папа дома? — запыхавшись, спросил он еще в дверях.
Барборка ответила, что папа уже давно ушел на собрание. Станя ворвался в детскую к Елене. Там были спущены шторы.
— Не зажигай свет! — закричала сестра. — Балбес, не может закрыть дверь!
И, подскочив к двери, заперла ее на ключ. Елена заряжала фотоаппарат. Станислав прислушался, дождался звука вставляемой кассеты, потом подошел к сестре. Для того вопроса, который он хотел задать, темнота была даже удобнее.
— Они еще не разговаривают друг с другом?
— Это пройдет, — ответила Елена.
— Хорошо бы!
— Наверняка, — спокойно сказала Елена, что-то закручивая в аппарате. — Все это оттого, что они не выспались… и нет денег.
— Нет денег? — испугался Станислав.
— Ах, боже, от голода мы, во всяком случае, не умрем, сам знаешь, — сказала Елена. — Куда ты опять летишь, чего с ума сходишь? — У нее было врожденное отвращение к суматохе, и она была слишком молода, чтобы быть снисходительной к младшему брату.
Станислав помчался вниз по лестнице, догнал Ондржея, и они вместе пошли в распивочную «На небе» за пивом.
Гамза-младший бывал и на море и в горах, но никогда в жизни еще не был в распивочной за углом и знал ее только по вывеске, на которой были нарисованы шары и кий. Мальчики вошли в прокуренное, пахнувшее пивом и табачным дымом подвальное помещение. Три человека сидели за столиком и приставали к прислуживающему мальчишке: «Ай да Тоник! Каждый месяц кладет на книжку четыре сотни». Тоник стоял в неопределенной позе всех кельнеров, у которых ноют ноги, смотрел на облепленную мухами полоску бумаги, свисавшую с лампы, и не отзывался. Станиславу, все еще подавленному ночной ссорой родителей, сырой, освещенный сверху подвал казался призрачным.
— Тонику едва стукнуло шестнадцать, — не унимались пьяные завсегдатаи, — а он уже завел себе постель, честь честью! Если придет гостья, есть куда положить… Тоник, подай кружку лимонаду! (Так в шутку называли пиво.) Не видишь разве, что у нас дырявые кружки и все уже вытекло?
Обрюзгший хозяин с мешками под глазами наливал Ондржею пиво, когда вошла странная женщина. На ней была шляпка с кружевами, из которых торчал проволочный каркас. Шляпка сидела на лимонно-желтых волосах, под наведенными бровями виднелись острые глаза. Старое лицо было покрыто белилами и румянами. Эта накрашенная увядшая старуха в коротеньком пальто улыбнулась безобразной заискивающей улыбкой и предложила сидящим за столом кокосовое печенье. Мужчины не купили печенья, один отхлебнул из кружки, другой зажег папиросу. Со сдержанной улыбкой, которая морщинками растеклась по ее набеленному лицу, старуха вышла из пивной. Казалось, она не умеет говорить, а может только двигаться, улыбаться и протягивать свой товар. Дверь за ней захлопнулась, и в пивной настала тишина.
— Страшилище! — сказал один из мужчин.
— Как из гроба встала, — отозвался другой.
После паузы трактирщик заметил:
— Хотите верьте, хотите нет, но это была первая красавица Праги, сам Виндишгрец принимал ее в своем дворце.
— Прах еси и в прах обратишься, — сказал один из сидящих за столом.
— Все там будем, — проронил другой. — Тоник, еще одну кружку!
Мальчики вышли из пивной, не глядя друг на друга. Станислав светил фонариком. Ондржей остановился на лестнице и предложил:
— Давай поменяемся: ты мне фонарик, а я тебе ножик — на время.
Но Станислав буркнул, что ему надо домой, и помчался вверх по ступенькам. Его вдруг охватил страх. А что, если дома случилась беда? Вдруг он прозевал, вдруг без него случилось такое, что он мог бы предотвратить?!
Мать встретила его словами:
— Ты где пропадаешь? Мы с отцом ищем тебя по всему дому.
Станислав заметил в передней шляпу отца и с облегчением вздохнул.
И снова все сидели за семейным столом, где бывает так скучно. Отец и Елена играли в шахматы, мать ела виноград на свой особый манер: сперва выплевывала кожицу и зернышки в руку, потом клала их на тарелку. В открытое окно проникал шум города и уныние начинающегося учебного года.
Отец и мать! Каждый чужой мальчик интереснее, чем они. Дотошные существа, которые вечно чего-то от тебя хотят: то чтобы ты сходил постричься, то чтобы не хлебал суп, а ел как следует, то чтобы не стрелял в стену, чтобы сделал урок по арифметике. С ними скучно, и они такие обычные, что их и не замечаешь. Но если бы они расстались, мир обрушился бы на Станислава. Он ходил бы тогда среди людей под бременем не своей вины и для всех был бы уязвим. Каждый мальчик мог бы дать ему подножку. Правда, вот Войтеховский живет только с мамой, а его отец женат на другой, и все-таки Войтеховский отличный хоккеист; а какую коллекцию марок собрал! Но то у других, а у нас — это у нас. С незапамятных времен существует знакомая домашняя обстановка: отец, заложив руки за спину, быстро ходит по комнате и диктует своим густым басом, чуть картавя, а мать стучит на ундервуде, машинка стрекочет, мать, не отрывая от работы ни взгляда, ни рук, бросает сыну: «Подожди, сейчас».
Когда смотришь на портрет Марии Пуймановой, представляешь себе ее облик, полный удивительно женственного обаяния, — с трудом верится, что перед тобой автор одной из самых мужественных книг XX века.Ни ее изящные ранние рассказы, ни многочисленные критические эссе, ни психологические повести как будто не предвещали эпического размаха трилогии «Люди на перепутье» (1937), «Игра с огнем», (1948) и «Жизнь против смерти» (1952). А между тем трилогия — это, несомненно, своеобразный итог жизненного и творческого пути писательницы.Трилогия Пуймановой не только принадлежит к вершинным достижениям чешского романа, она прочно вошла в фонд социалистической классики.Иллюстрации П.
Когда смотришь на портрет Марии Пуймановой, представляешь себе ее облик, полный удивительно женственного обаяния, — с трудом верится, что перед тобой автор одной из самых мужественных книг XX века.Ни ее изящные ранние рассказы, ни многочисленные критические эссе, ни психологические повести как будто не предвещали эпического размаха трилогии «Люди на перепутье» (1937), «Игра с огнем», (1948) и «Жизнь против смерти» (1952). А между тем трилогия — это, несомненно, своеобразный итог жизненного и творческого пути писательницы.Трилогия Пуймановой не только принадлежит к вершинным достижениям чешского романа, она прочно вошла в фонд социалистической классики.Иллюстрации П.
Когда смотришь на портрет Марии Пуймановой, представляешь себе ее облик, полный удивительно женственного обаяния, — с трудом верится, что перед тобой автор одной из самых мужественных книг XX века.Ни ее изящные ранние рассказы, ни многочисленные критические эссе, ни психологические повести как будто не предвещали эпического размаха трилогии «Люди на перепутье» (1937), «Игра с огнем», (1948) и «Жизнь против смерти» (1952). А между тем трилогия — это, несомненно, своеобразный итог жизненного и творческого пути писательницы.Трилогия Пуймановой не только принадлежит к вершинным достижениям чешского романа, она прочно вошла в фонд социалистической классики.Иллюстрации П.
И. С. Лукаш (1892–1940) известен как видный прозаик эмиграции, автор исторических и биографических романов и рассказов. Менее известно то, что Лукаш начинал свою литературную карьеру как эгофутурист, создатель миниатюр и стихотворений в прозе, насыщенных фантастическими и макабрическими образами вампиров, зловещих старух, оживающих мертвецов, рушащихся городов будущего, смерти и тления. В настоящей книге впервые собраны произведения эгофутуристического периода творчества И. Лукаша, включая полностью воспроизведенный сборник «Цветы ядовитые» (1910).
Книга «Идиллии» классика болгарской литературы Петко Ю. Тодорова (1879—1916), впервые переведенная на русский язык, представляет собой сборник поэтических новелл, в значительной части построенных на мотивах народных песен и преданий.
Действие романа известного кубинского писателя конца XIX века Рамона Месы происходит в 1880-е годы — в период борьбы за превращение Кубы из испанской колонии в независимую демократическую республику.
«В одном обществе, где только что прочли „Вампира“ лорда Байрона, заспорили, может ли существо женского пола, столь же чудовищное, как лорд Рутвен, быть наделено всем очарованием красоты. Так родилась книга, которая была завершена в течение нескольких осенних вечеров…» Впервые на русском языке — перевод редчайшей анонимной повести «Геммалия», вышедшей в Париже в 1825 г.
Франсиско Эррера Веладо рассказывает о Сальвадоре 20-х годов, о тех днях, когда в стране еще не наступило «черное тридцатилетие» военно-фашистских диктатур. Рассказы старого поэта и прозаика подкупают пронизывающей их любовью к простому человеку, удивительно тонким юмором, непринужденностью изложения. В жанровых картинках, написанных явно с натуры и насыщенных подлинной народностью, видный сальвадорский писатель сумел красочно передать своеобразие жизни и быта своих соотечественников. Ю. Дашкевич.
В этот небольшой сборник известного французского романиста, поэта, мастера любовного жанра Франсиса Карко (1886–1958) включены два его произведения — достаточно известный роман «Всего лишь женщина» и не издававшееся в России с начала XX века, «прочно» забытое сочинение «Человек, которого выслеживают». В первом повествуется о неодолимой страсти юноши к служанке. При этом разница в возрасте и социальном положении, измены, ревность, всеобщее осуждение только сильнее разжигают эту страсть. Во втором романе представлена история странных взаимоотношений мужчины и женщины — убийцы и свидетельницы преступления, — которых, несмотря на испытываемый по отношению друг к другу страх и неприязнь, объединяет общая тайна и болезненное взаимное влечение.
В настоящее издание вошли роман «Разгром», в котором автор описывает историю партизанского отряда во время гражданской войны, и роман «Молодая гвардия» о подвиге комсомольцев Краснодона. Действие последнего произведения происходит во время Великой Отечественной войны. Главные герои романа — молодые люди, оставшиеся в тылу на оккупированной территории, по возрасту не подлежащие призыву, которые создавали свои организации и вместе с подпольщиками и партизанами вели борьбу против фашистских захватчиков.Вступительная статья Л. Якименко.Примечания В. Апухтиной.Иллюстрации О.
Испанские поэты XX века:• Хуан Рамон Хименес,• Антонио Мачадо,• Федерико Гарсиа Лорка,• Рафаэль Альберти,• Мигель Эрнандес.Перевод с испанского.Составление, вступительная статья и примечания И. Тертерян и Л. Осповата.Примечания к иллюстрациям К. Панас.* * *Настоящий том вместе с томами «Западноевропейская поэзия XХ века»; «Поэзия социалистических стран Европы»; «И. Бехер»; «Б. Брехт»; «Э. Верхарн. М. Метерлинк» образует в «Библиотеке всемирной литературы» единую антологию зарубежной европейской поэзии XX века.
"Американская трагедия" (1925) — вершина творчества американского писателя Теодора Драйзера. В ней наиболее полно воплотился талант художника, гуманиста, правдоискателя, пролагавшего новые пути и в литературе и в жизни.Перевод с английского З. Вершининой и Н. Галь.Вступительная статья и комментарии Я. Засурского.Иллюстрации В. Горяева.
Основным жанром в творчестве Г. Манна является роман. Именно через роман наиболее полно раскрывается его творческий облик. Но наряду с публицистикой и драмой в творческом наследии писателя заметное место занимает новелла. При известной композиционной и сюжетной незавершенности новеллы Г. Манна, как и его романы, привлекают динамичностью и остротой действия, глубиной психологической разработки образов. Знакомство с ними существенным образом расширяет наше представление о творческой манере этого замечательного художника.В настоящее издание вошли два романа Г.Манна — «Учитель Гнус» и «Верноподданный», а также новеллы «Фульвия», «Сердце», «Брат», «Стэрни», «Кобес» и «Детство».