Люди на корточках - [43]

Стеблицкий от объятий уклонился. Поймав его брезгливый взгляд, артист смутился, быстро запахнул халат и, оправдываясь, проговорил:

—Извини! Совсем забыл... Жарко тут, черт! Да ты раздевайся, а то взмокнешь! Вот, угощайся...

Он засуетился, сунул Стеблицкому в руки блюдо с халвой, налил в золотую чашу густого вина из длинногорлого сосуда. Олег Петрович посмотрел на блюдо с тоской, смирился и опустился на персидский ковер, неловко согнув ноги. Голые смуглянки вовсю таращили на него свои загадочные черные глаза, по-кошачьи сворачиваясь у ног господина, который, к слову, был вовсе на господина не похож, а имел случайный вид человека, задержавшегося в раздевалке после банных процедур.

— Я вообще-то по делу, — твердо произнес Стеблицкий и, поколебавшись, добавил дружеское, — Саша!

Блюдо с халвой он отставил в сторонку, и тут же получил взамен чашу с вином.

—Я тебя слушаю! —радостно сказал Барский и, обведя взглядом тропическое великолепие вокруг, виновато признался. —А я вот... устроил тут себе рай... на восточный манер!.. Пряности, рахат-лукум, одалиски... Одалиски они, что ли? Как правильно?

— Не знаю, — сухо сказал Стеблицкий, стараясь на одалисок не смотреть.

—Ну, один черт! Сто способов любви, представляешь себе? Гарем, одним словом! Что самое приятное —по-русски ни бельмес! Негр на кухне кофе варит... Но —устаешь, брат! Поверишь, —он интимно наклонился к уху Стеблицкого, —не могу больше —ни одного раза! Да и надоели, признаться! А уничтожить жалко — рай все-таки!

Пышная зелень почти полностью закрывала окна, и оттого в комнате было довольно сумрачно. Лицо Барского при этом освещении казалось бледно-зеленым и больным.

— Пиджак? — спросил Стеблицкий. — Действует?

Барский энергично кивнул.

—Еще как! Видали интерьерчик? Ведь что интересно —джунгли, что нас окружают, безразмерные! Я как-то на кухню пошел, полчаса бродил, заблудился! Пятое измерение... Но чувствую, —сокрушенно признался он, —приедет хозяин! С минуты на минуту... Придет обязательно. Такими вещами не разбрасываются.

Он внимательно посмотрел на Стеблицкого и сказал сочувственно:

—Вы бы воспользовались, Олег Петрович! Может быть, последний шанс... А то все сопли жуете...

Стеблицкий отвел глаза, помолчал и буркнул застенчиво:

— А я как раз и пришел... попросить на время... Напрокат. Если можно...

Барский пришел в восторг.

— А я что говорю? Я об чем толкую! Прямо сейчас и забирай!

Стеблицкий расстегнул куртку — то ли запарился, то ли готовил место для пиджака.

— Только, — осторожно напомнил он, — как бы чего не вышло, а? Милиция и прочее... Знаете, как-то это все-таки...

Барский криво усмехнулся.

— Все боитесь? Я вам дьявольскую силу отдаю, а вы — милиция!

Он отхлебнул вина из чаши, прополоскал горло и, отвернувшись, смачно плюнул в благоухающие джунгли.

—Значитца так... —сказал он. —Чтобы вам не думалось... Отчет о проделанной работе. Я ведь не только развлекался. Я совершал добрые дела. например —я восстановил сгоревший театр. Да, да, театр целехонек! Каналья Бирюлин рассматривает происшедствие, как знак свыше. И тут он прав, но интерпретирует он его в силу своего обычного убожества —у него в плане уже две новые постановки —героическая трагедия “Пепел Клааса” и самострельный дерюгинский мюзикл “Феникс” —с половецкими плясками, с дымом, порохом и лазерным лучом. Все у него есть, кроме лазерного луча, но поклялся, что добудет. Еще поклялся, что отдаст меня под суд, на каторгу, в Кайенну! Я, видите ли поджег театр, чтобы украсть пиджак! Я у него —паршивая овца, а белый пиджак —символ незапятнанного искусства. А все потому, что Пташкин-Врублевский разразился в газете восторженной статьей, где я у него наоборот —жрец святого искусства, но пиджак всетаки вынес. И тоже как символ. Видели бы они, во что превратился этот символ... Ну, с Пташкиным понятно —он с похмелья писал, от безысходности. А этот? Ведь есть официально зарегистрированный поджигатель, нет, ему обязательно нужно на меня всех собак повесить! Интриган!

— Так вы, значит, театр того... — одобрительно хмурясь, сказал Олег Петрович. — Что ж, это по-настоящему благородно...

—Не только театр, —подтвердил Барский. —Я и жену —того! Отправил к чертовой матери! Так оно лучше —и для нее, и для меня, —он поглядел Стеблицкому в глаза. —И для вас. Да не бледнейте! Она на Таити, с сумочкой из крокодиловой кожи, битком набитой стодолларовыми купюрами... всю жизнь об этом мечтала, стерва! Но что любопытно, вы где-то оказались правы —кажется, мы таки засветились. У Карпухина вчера был следователь, вынюхивал, что и как...

—Вы... —у Стеблицкого пересохло в горле. Уже когда он все решил и решился. Было жутко и вдобавок обидно. — Вы, что же, так и оставите?

—Вот, опять испугался! Что ж, поскольку вся канитель началась с чуждого нам поджигателя, мы вправе предположить, что вмешательство потусторонних сил началось... А я... я еще не волшебник, я только учус-с, —Барский пропел это смиренным дискантом, но, видя вытянувшуюся физиономию Стеблицкого, захохотал. —Но не будем пессимистами и спрячем голову в песок! Страшнее милиции, конечно же, ничего на свете нет! А против нее я как раз предпринял кое-какие меры. Во-первых, ликвидировал “Мерседес”, во-вторых, заставил милицию купить у Карпухина полотна. После этой сделки стороны обоюдно ошалели и пребывают в этом состоянии до сих пор. Но я еще им добавил. Я подбросил им труп — в чашу городского фонтана. Пусть ломают голову!