Люди – книги – люди. Мемуары букиниста - [32]

– Нет, нет ничего! – категорически заявляла ему Фира, разворачивала его к двери, и он выкатывался на улицу, откуда ещё некоторое время раздавался его голос: – Дайте мне латинского и греческого! Дайте мне…

После его ухода мы все облегчённо вздыхали и выползали из своих углов, дивясь Фириному мужеству. Без неё нас наверное бы всех хватила кондрашка. Однако, он иногда возвращался, и всё повторялось сначала, пока у Фиры не лопалось терпение и она не грозила ему:

– Товарищ латино-греческий, перестаньте хулиганить, а то я вам сейчас милицию вызову!

Словно милиция – это «Скорая помощь».

Помнится, она точно так же пригрозила и другому нашему постоянному покупателю – Дмитрию Николаевичу Ляликову. Человек он умнейший, преподаватель истории искусства, но пьяница первостатейный. У него была манера почти постоянно что-то бубнить себе под нос, когда он рассматривал книги, и кроме того, от него, как и от всякого алкоголика, несло псиной. И вот как-то чем-то он не угодил нашей Фире, и она, взъярившись на него, закричала, указывая пальцем на стул перед товароведкой:

– Сядьте, товарищ Ляликов, я вам сейчас милицию вызову!

Но товарищ Ляликов хоть и пьяница, но не дурак. Поэтому он не стал дожидаться обещанного, а вышел из магазина, бубня под нос уже что-то в Фирин адрес.

Следующим колоритным сумасшедшим был человек, рехнувшийся не на гуманитарных, а на точных науках. Личность почти трагическая, производившая жуткое и жалкое впечатление, но я его боялась гораздо меньше «латино-греческого», вероятно, потому, что он никогда не кричал, а наоборот, говорил очень тихо. Елена Павловна рассказывала, что он когда-то был очень способным математиком, но потом, видно, перезанимался, и мозг его подвёл. Он опустился, начал пить, родные от него отказались. Лет ему было немного – так, тридцать с небольшим, но он тоже казался старше своего возраста. Звали его Дмитрий В-ов, а жил он на улице Воровского. Я это хорошо помню, потому что паспорта у него никогда с собой не было, и он обычно писал свои данные на клочке газеты. И почерк его выдавал душевнобольного человека – неровный, какой-то разорванный и довольно мелкий. Роста он был очень высокого (особенно по тому времени), носил ветхое чёрное пальто, рукава которого были ему коротки, и чёрную шляпу с большими опущенными полями. Мне сейчас кажется, что ему хотелось под этой шляпой спрятать своё лицо, потому что он стыдился самого себя. Из-под шляпы клоками свисали волосы неопределённого цвета.

Верочка всегда тихо «увеивалась» из товароведки, лишь завидев В-ва. А я, на свою беду, стойко выдержала пару его визитов. И с тех пор, приходя в магазин, он всегда ждал, чтобы я подошла в товароведку и занялась его книжками. Обычно он подходил к нашему прилавку, просовывал голову в своей немыслимой шляпе в проём решётки и, согнувшись под прямым углом, старался заглянуть в дверь нашей кухни (тогда там ещё не было перегородки, это я потом попросила, чтобы её сделали). Завидев меня, он начинал кивать мне и подзывать меня пальцем, причём очень настойчиво. И я шла к нему, потому что никто другой всё равно не соглашался.

Когда-то Елена Павловна успела купить у него последние приличные книги, приобретенные им в нашем же 79-ом; мне же он приносил уже откровенный мусор. Чаще всего это были четыре-пять адапташек, или две-три устаревшие математические книги. Я покорно проставляла на них какие-то копейки, складывала на счётах, выходило меньше рубля.

– Ну, вот, сорок копеек, – говорила я.

– Чего? – бубнил В-ов. – Не буду я это сдавать. Дай-ка их сюда.

Я покорно возвращала ему книги. Он начинал их листать и внимательно рассматривать, словно видел в первый раз. По его рукам было видно, насколько они привычны к книгам. Было больно видеть, что его руки помнят больше, чем его голова. Он потихонечку бубнил:

– Сорок копеек. Сорок копеек. Да это библиографическая редкость. Да, библиографическая. Таких книг сейчас нигде не найдешь. Они мне просто сейчас не нужны, а то бы ни за что не отдал. Это очень редкие книги, понимаешь?

Я-то понимала только, что нам их ни в жизнь не продать. И ещё понимала, что передо мной очень несчастный и очень больной человек.

Налюбовавшись вдоволь на свои сокровища, В-ов внезапно кидал их мне на стол.

– Ну, ладно, бери. Я потом приду и снова их куплю.

Но он никогда ничего не покупал. Он продолжал пить, и в последний раз я видела его несколько лет назад в переходе под Арбатской площадью. Он спускался по лестнице, неся высоко над толпой свою голову всё в той же чёрной шляпе. Лицо у него было мертвенно-белое, клочья волос – седые, а глаза – совершенно безумные. Думается мне, что его уже нет на свете.

Пожалуй, прямо вслед за В-вым шёл Владимир Л-ин, как он числился по паспорту, или же «товарищ Тихомиров», как называли его у нас в 79-ом. Каким образом человек умудрился потерять собственное имя и фамилию, а взамен получить другую в виде прозвища, я вам сейчас расскажу. Много лет нашим постоянным покупателем был художник Тихомиров, человек средних лет, высокого роста, широкий в плечах и абсолютно седой. Разумеется, поскольку он был художником, его интересовали книги по искусству. Денег у него, видно, было не очень много, но то, что ему нравилось, он всегда старался купить, однако это ему стоило немалых усилий. Он был по-настоящему влюблён в живопись, любил хорошие альбомы, и очень огорчался, когда не мог позволить себе купить дорогую книгу. Ну, а мы старались приберечь эту книгу для него до тех пор, пока он не разбогатеет. Дядька он был очень славный, но порой от него попахивало спиртным. Ещё он слегка заикался, и от этого был немного застенчив.