Люди и руины - [49]

Идейный конфликт между гвельфами и гибеллинами возникает уже на заре христианства вследствие противоречия двух общих концепций, непримиримость которых была тогда особенно явной. Первую концепцию, носящую дуалистический характер, можно кратко сформулировать в правиле «Кесарю — кесарево, Богу — Богово», что отражает разделенность человеческих учреждений и установлений сверхъестественного порядка. Другая — римская и в более широком смысле традиционная концепция — является концепцией иерархической, для которой земные правители олицетворяют власть, данную свыше, поскольку (согласно словам того же св. Павла) «нет иной власти, кроме как от Бога», поп est potestas nisi a Dec, что, следовательно, требует признания духовной, религиозной ценности за идеей преданности Государю и политической дисциплиной.[73] В этом отношении современная историография также искажает истину, говоря о «гонениях» на христианство. Представители древнеримской традиции, например Цельс или император Юлиан, ставили в упрек христианам именно их анархическую доктрину: под предлогом нежелания воздавать почести никому, кроме Всевышнего Бога, они отказывались воздавать их и тем, кто в качестве законных правителей людей являлись его представителями и от него же — в соответствии с вышеприведенными словами Павла — получали свое право на власть. Для Цельса это было равнозначно прямому богохульству. Таким образом, отправной точкой служила недуалистическая метафизика или теология imperium, а вовсе не «языческое идолопоклонство», противоборствующее «истинной вере», как то утверждает вышеупомянутая историография.

Изначальная напряженность, существовавшая между этими двумя подходами, позднее несколько снизилась, ведь поначалу даже в христианизированной Империи не было и речи о чем-то подобном доктрине гвельфов. Действительно, в первые века вульгарной эры, например в Византийской Империи, духовенство подчинялось Императору не только в светской и административной области, но также и в богословских вопросах, если верно то, что именно ему принадлежало право окончательного утверждения решений собора.[74] Лишь с наступлением европейского Средневековья священники стали требовать от короля повиновения духовенству, а не наоборот. Реакцией на это и стало гибеллинство в его чистом виде, что вновь усилило прежнее противоборство, в котором одни — гибеллины — встали на защиту власти и права Священной Римской Империи, а другие — гвельфы — стремились подорвать их.

Вернемся к тому, с чего начали. Подлинная природа подобного противоборства целиком ускользает от взора тех, кто исходит из чисто политического, «светского» понимания государства или, хуже того, склонен к его абсолютизации или обожествлению. Во времена гибеллинских Императоров ничего подобного не было, это скорее связано с «традицией», впервые заложенной Филиппом Красивым, одной из наиболее зловещих фигур европейской истории. Начиная с него, подобное отношение к государству, в том или ином виде проявлявшееся в различных светских государствах просветительско-масонского и, позднее, антиклерикального типа, в конце концов привело к появлению «тоталитарных» форм, терпимых к религии лишь если она служит государству, что в данном случае равнозначно полному подчинению духовного принципа светскому, материальному и коллективному началу.

Здесь мы имеем дело с почти дьявольским извращением ги-беллинской идеи, в чем, однако, следует признать своего рода реакцию на нападки Церкви на гибеллинов. Само христианское правило «Кесарю — кесарево», хотя и не оправдывало политического неповиновения, тем не менее уже опиралось на упадочное и обмирщенное представление о Кесаре, чуждое древнеримской теологии государства. Это низводило идею верности престолу до простого молчаливого подчинения, низводя христианина, живущего в Империи, до положения жены, которая исправно исполняет свои супружеские обязанности, не испытывая душевной привязанности к своему мужу. Со времен позднего Средневековья католическая Церковь ради обеспечения своего исключительного права в вопросах сверхъестественного все упорнее лишала политическую идею всякого духовного характера, истолковывая идею власти исключительно в понятиях «естественного права» и пытаясь тем самым превратить государство в свое орудие, в верного блюстителя католической морали. Именно из этих соображений она после контрреформации поддержала абсолютизм королей, которые, несмотря на свое «божественное право», стали чуть ли не атеистами, напичканными просветительскими идеями, что привело к Французской революции. Даже в период Священного Союза положение изменилось незначительно. Так называемый "союз престола и алтаря" как с одной, так и с другой стороны был заключен из чисто тактических соображений, что также сыграло на руку антитрадиционным, националистическим и революционным силам.

Но обмирщенное государство, предоставив Церкви полную свободу в духовных вопросах, неизбежно должно было занять по отношению к католичеству агрессивную позицию, никак не сравнимую с оппозицией гибеллинов. Действительно, стоит повторить, что гибеллины не пытались поставить духовное владычество на службу мирской власти, но, напротив, вопреки притязаниям Церкви на духовную монополию, пытались отстоять за государством более высокие ценность и право, чем те, которые свойственны организации чисто человеческого и материального характера.