Люди и боги. Избранные произведения - [51]
Отец разучивал канонический напев книги Эсфирь[57].
Время было перед праздником пурим[58]. Перед праздником пурим, после долгой трудной зимы. На дворе таял снег, оплывала плотная жесткая шуба зимы, и белому свету стало открываться все, что было скрыто под снегом. Земля набухла, немощеная улица заплыла грязью так, что невозможно было перейти с одной стороны на другую. Разверзлись замерзшие «моря», большие и малые, широко разлились, и люди могли только перекликаться друг с другом — иную связь между обеими сторонами улицы установить было невозможно.
В доме стало теплее и привольнее. Покрытые изморозью оконца освободились от ледяных роз, которые цвели на них всю суровую зиму, стекла затянуло влагой, и невозможно было разглядеть, что творится на улице. В комнате стоял пар и было дымно. Дым из небольшой кухни тянулся сюда, потому что не мог прорваться сквозь забитую сажей трубу. Теплая одежда, которая за долгую трудную зиму так приросла к телу, что казалась второй кожей, становилась тяжелей, лишней, и ее охотно сбрасывали. В эту самую пору отец и принялся разучивать напев книги Эсфирь. И когда раздавалось певучее чтение отца, становилось легче на душе, оживали надежды, словно бы послышался первый привет весны.
Когда отец читал книгу Эсфирь, тишине в доме полагалось быть нерушимой. Тишина должна была, собственно, водворяться всякий раз, когда отец бывал дома (а что же говорить, если он ложился подремать!). Но когда он разучивал напев, все были обязаны ходить на цыпочках, сдерживать дыхание, но подчас и того было мало. А так как отец всегда делал одно из двух: либо ложился на кушетку, всю в горах и долах, либо разучивал нараспев какой-нибудь раздел торы — то всегда должно было быть тихо. В доме же кишела, не сглазить бы, немалая орава детей — от заготовщика Шлойме-Хаима, первенца, до самого младшего, носившего бабушкино имя и неутомимо ползавшего по комнате, — вот и можно себе представить, каково было матери сдерживать детей, когда отец дремал или читал. Каждый из детей имел свои повадки, умел на свой лад давать о себе знать. Начать хотя бы с Мойшеле Быка, которого ребе отослал из хедера домой, потому что мать целых три месяца не платила за его учение. И как раз теперь, когда отец читал книгу Эсфирь, этот Мойшеле Бык нашел самым подходящим заняться обучением младшего братика Иойне-Гдалье (имя Иойне досталось ему в память об отце отца, а имя Гдалье — в память об отце матери; кроме того, он еще носил прозвище, которого мы приличия ради не можем здесь упомянуть) — так вот Мойшеле решил, что теперь самое время научить Иойне-Гдалье свистеть носом, держа губы сомкнутыми. И когда мать, старавшаяся не слишком отдаляться от кухни из боязни, что суп, который варился там, сбежит и наделает чаду, попыталась шлепком и затрещиной утихомирить маленьких сорванцов, мальчуган, носящий имя Иойне-Гдалье (и еще то милое прозвище, которое мы приличия ради не можем здесь упомянуть), рассмеялся и засвистел носом. Отец оторвал глаза от книги, сдвинул очки на лоб и, глядя то на мать, то на юнца с милой кличкой, стал выпевать на самой высокой октаве:
«В те дни, как царь Артаксеркс сел на царский престол свой…»
И мать сказала Мойшеле Быку:
— Ну, видишь теперь, что ты натворил?
Мальчики притихли и вышли на улицу мерить ногами в рваной обуви «моря» и «реки»…
Когда в комнате стало тише и слышался только стук машины, на которой старший сын Шлойме-Хаим, единственный кормилец в семье, строчил заготовки для местных сапожников, — чтение отца зазвучало громче, оживленней, воодушевленней. Отец, который теперь соперничал со стуком машины — кто кого обгонит в темпе и перекроет в силе звука, — разошелся и читал с невыразимым наслаждением. Не было на свете человека счастливее, чем отец, когда он разучивал чтение молитвы нараспев. И тем более, если дело шло о книге Эсфирь, — отец любил чтение этой книги больше всего другого. Читая историю Эсфири, он представлял себе, что находится там, во дворце царя Артаксеркса, на великолепных «проводах царицы», где пьют из золотых сосудов, где питье идет чинно, без принуждений, и каждый пьет сколько хочет. Когда он доходил до описания того, как царь Артаксеркс захмелел — «развеселилось сердце царя от вина» — и как он приказал привести царицу Астинь — «привести царицу Астинь пред лице царя», отец нежил в горле звуки этих слов долго-долго, словно ему было жаль слишком скоро расстаться с этим стихом, как бывает жаль проглотить разом вкусный кусок; а что уж говорить, когда он доходил до иудеянина Мардохея! В том месте, где шло описание Мардохея, Аншл был как у себя дома. Часто ему казалось, что он сам — иудеянин Мардохей, что это он стоит перед царицей Эсфирью, укоряя ее за то, что она не хочет заступиться за евреев: «Свобода и избавление придут для иудеев из другого места». Минуту спустя он уже — Артаксеркс. Он сидит на троне, в руке у него золотой скипетр, а перед ним царица Эсфирь с короной на голове; вот царица падает на колени и находит благоволение в его глазах, он протягивает к ней золотой скипетр и говорит (отец с великой любовью холит каждое слово в гортани): «Что тебе, царица Эсфирь, и какая просьба твоя? Даже до полуцарства будет дано тебе…»
Обычная еврейская семья — родители и четверо детей — эмигрирует из России в Америку в поисках лучшей жизни, но им приходится оставить дома и привычный уклад, и религиозные традиции, которые невозможно поддерживать в новой среде. Вот только не все члены семьи находят в себе силы преодолеть тоску по прежней жизни… Шолом Аш (1880–1957) — классик еврейской литературы написал на идише множество романов, повестей, рассказов, пьес и новелл. Одно из лучших его произведений — повесть «Америка» была переведена с идиша на русский еще в 1964 г., но в России издается впервые.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Польская писательница. Дочь богатого помещика. Воспитывалась в Варшавском пансионе (1852–1857). Печаталась с 1866 г. Ранние романы и повести Ожешко («Пан Граба», 1869; «Марта», 1873, и др.) посвящены борьбе женщин за человеческое достоинство.В двухтомник вошли романы «Над Неманом», «Миер Эзофович» (первый том); повести «Ведьма», «Хам», «Bene nati», рассказы «В голодный год», «Четырнадцатая часть», «Дай цветочек!», «Эхо», «Прерванная идиллия» (второй том).
Книга представляет российскому читателю одного из крупнейших прозаиков современной Испании, писавшего на галисийском и испанском языках. В творчестве этого самобытного автора, предшественника «магического реализма», вымысел и фантазия, навеянные фольклором Галисии, сочетаются с интересом к современной действительности страны.Художник Е. Шешенин.
Автобиографический роман, который критики единодушно сравнивают с "Серебряным голубем" Андрея Белого. Роман-хроника? Роман-сказка? Роман — предвестие магического реализма? Все просто: растет мальчик, и вполне повседневные события жизни облекаются его богатым воображением в сказочную форму. Обычные истории становятся странными, детские приключения приобретают истинно легендарный размах — и вкус юмора снова и снова довлеет над сказочным антуражем увлекательного романа.
Крупнейший представитель немецкого романтизма XVIII - начала XIX века, Э.Т.А. Гофман внес значительный вклад в искусство. Композитор, дирижер, писатель, он прославился как автор произведений, в которых нашли яркое воплощение созданные им романтические образы, оказавшие влияние на творчество композиторов-романтиков, в частности Р. Шумана. Как известно, писатель страдал от тяжелого недуга, паралича обеих ног. Новелла "Угловое окно" глубоко автобиографична — в ней рассказывается о молодом человеке, также лишившемся возможности передвигаться и вынужденного наблюдать жизнь через это самое угловое окно...
Рассказы Нарайана поражают широтой охвата, легкостью, с которой писатель переходит от одной интонации к другой. Самые различные чувства — смех и мягкая ирония, сдержанный гнев и грусть о незадавшихся судьбах своих героев — звучат в авторском голосе, придавая ему глубоко индивидуальный характер.
«Ботус Окцитанус, или восьмиглазый скорпион» [«Bothus Occitanus eller den otteǿjede skorpion» (1953)] — это остросатирический роман о социальной несправедливости, лицемерии общественной морали, бюрократизме и коррумпированности государственной машины. И о среднестатистическом гражданине, который не умеет и не желает ни замечать все эти противоречия, ни критически мыслить, ни протестовать — до тех самых пор, пока ему самому не придется непосредственно столкнуться с произволом властей.