Люди и боги. Избранные произведения - [125]

И действительно, вскоре он остановился. Глаза его сверкали от радости, сердце учащенно забилось — среди деревьев он ясно увидел светящийся огонек. В некотором отдалении от дороги стоял скрытый деревьями и снегом дом, из окон которого струился свет лампы. Не переводя дыхания, кинулся он к дверям дома.

Перед ним вырос высокий худощавый фермер с красным лицом, красными волосами и красной, коротко остриженной бородкой. Словно сновидение, предстал Мозесу этот человек, и юноша без сил упал на его сильные руки.

Фермер снял с плеч Мозеса тюки, усадил его на первый попавшийся стул и крикнул во вторую комнату звонким голосом:

— Шара! Шара! Человек пришел к нам в дом!

Спустя много-много лет, когда Мозес уже возглавлял фирму «Братья Мозес и Соломон Злотник», он иногда рассказывал о чуде, приключившемся с ним в ту ночь, когда ему привиделась мать:

— И откуда там взялся рыжий фермер? Я до того никогда его в глаза не видел…

Глава одиннадцатая В погребке Бермана

Мисс Фойрстер начала проявлять интерес к Бухгольцу. С того самого случая, когда Двойра обратилась к ней за советом и помощью в ее затруднении, Изабелл сблизилась с этой парой, стала у них своим человеком.

Она ломала голову над тем, как прославить Бухгольца. Мисс Фойрстер уже давно задумала привести к нему американских журналистов, которые написали бы в газетах о нем и его студии. Это ей долго не удавалось. Но однажды в субботний вечер она пригласила Бухгольца в погребок Бермана, где надеялась познакомить его с американским журналистом крупной ежедневной газеты, который сможет кое-что сделать для него.

И вот в субботний вечер (когда Двойра обычно приносит свой заработок) был найден подходящий предлог направиться в погребок Бермана: Фрейер и Мошкович считали, что новую вещь Бухгольца — удачна ли она, неудачна ли, соразмерна ли в деталях, несоразмерна ли — при всех случаях необходимо спрыснуть. К тому же Бухгольца одолевало желание «разгуляться» — всякий раз после завершения какой-нибудь работы в нем накапливалось и бурлило столько чувств, что ему необходимо было израсходовать их.

Погребок Бермана в ту пору входил в славу. Главным образом любили туда заглянуть художники и писатели, чтобы провести вечерок и надышаться некоей атмосферой… Погребок представлял собой обыкновенный ресторан для средних бизнесменов Ист-Сайда с их толстыми женами или жирными любовницами, которым хотелось полакомиться вкусными, обильно наперченными блюдами. Но самым притягательным аттракционом погребка была игра Бермана на цимбалах. Сам Берман, владелец ресторана, совсем не выглядел поваром таких наперченных блюд, какие можно было найти у него. Он скорее смахивал на художника, которым он и в самом деле был, когда исполнял на цимбалах свои валашские напевы. Молодой человек с бледным тонким лицом, склонялся он над инструментом, и его худые быстрые пальцы, словно ветер, носились по струнам. Посетители не слишком прислушивались к рыданиям валашских мелодий, к душераздирающим стонам, вырывавшимся из-под палочек со струн инструмента. Чудилось, что для самих себя поют и плачут они, эти мелодии, которые Берман силою колдовства перенес из далеких полей Румынии в этот чужой, шумный, пропахший дымом и пропитанный паром погребок… Благодаря случаю еврейский поэт открыл этот погребок, стал приводить туда друзей, и в погребке появились для напевов Бермана внемлющие уши и открытые сердца, дела Бермана пошли на поправку, и совсем по-иному зазвучали его цимбалы.

В этот погребок друзья и пришли в субботний вечер, пришли поздно вечером (когда бизнесмены обычно уже кончали ужин и уходили со своими женами домой спать), чтобы отпраздновать возникновение «Матери» Бухгольца. Денег было немного. Двойра принесла свой недельный заработок, Фрейер пообещал принести свой, а Мошкович взял на себя привести с собой директора фламандских художественных галерей, который единым махом откупит все произведения Бухгольца, а заодно и тут оплатит все расходы. В погребке стояла духота. От жарившихся на кухне румынских шашлыков тянуло острым запахом, накурено было так, что над головами облаком клубился дым. За столиками еще сидело много бизнесменов с их женами или любовницами, у которых выпирали полуобнаженные груди, а рукава шелковых сорочек сползали с плеч на руки. У этих дельцов, сытых от жирных яств, полупьяных от вина, сентиментальных от валашских и еврейских мелодий (в это состояние привели их цимбалы Бермана), горели лица, блестели глаза, они добродушно заигрывали с рядом сидевшими женщинами. Из дымного облака неслась музыка Бермана, и расходившийся здоровенный бессарабский еврей то щелкал пальцами в лад цимбалам, то шумно и визгливо крякал, попивая вино и закусывая миндалем и орехом, то щипал кого-то в приглянувшееся место…

Когда Бухгольц со своей компанией вошли в погребок, их пригласила к себе группа художников, писателей и поэтов Ист-Сайда, тесно сбившихся в уголке за одним из столиков. Вожаком в этой группе был еврейский писатель Нодель, человек с удивительно благородной, словно выточенной из слоновой кости, головой. Живой огонь излучали его черные сверкающие глаза. Человек средних лет, он был худощав, тонок и держался с юношеской живостью. У него было худое тело, изможденное, словно сожженное вечно пылавшей в нем жаждой любви, братства, человечности… На его вдохновенном лице было разлито пленяющее благодушие, а из глаз глядела беспредельная доброта и бесхитростность ребенка… Он уже был в наилучшем расположении духа, о чем свидетельствовали пустые бутылки, стоявшие на столе, и пустые карманы, которые он выпотрошил, раздавая чаевые кельнерам и музыкантам. Его сердце желало женщин и любви. Он тут же громко огласил сделанное им открытие: «Без женщин мир скучен, даже при наличии вина и поэзии», — и пожелал, чтобы к столу немедленно привели женщину, пусть ее хоть из преисподней добудут, все равно какую, только бы женщину, при этом он с бранью обрушился на бизнесменов, которые при помощи денег добиваются успеха у женщин. «Они отбирают у нас самых красивых женщин!» Нодель уже порывался подойти к какому-нибудь столику, готовый силой отбить женщину, когда увидел вошедшую с Бухгольцем Двойру. Он пригласил их к себе и усадил Двойру рядом с собой, чтобы доказать бизнесменам, что красивейшая женщина (в чем он свято заверил Двойру) находится среди писателей, а не среди них…