Люди Германии. Антология писем XVIII–XIX веков - [3]

Предчувствиям и опасениям моим суждено было исполниться. Час пробил. Стрелка времени остановилась, точно солнце над Гибеоном, ибо распростёршись лежит человек, который на Геркулесовых столпах обошёл Вселенную, пока князья мира сего копошились в пыли у его ног.

Что могу я сказать о себе? Вам? Остальным? Всему свету? Ушёл Он прежде меня, но теперь с каждым днём я всё больше приближаюсь к Нему и вскоре окажусь с Ним рядом, дабы навеки сохранить то счастливое умиротворение, каковое долгие годы насыщало жизнью и радостью разделявшее нас расстояние в тридцать шесть миль.

Теперь же прошу Вас об одном: не лишайте меня чести получать Ваши дружеские послания. Что я вправе знать, судите сами, ибо Вам хорошо известно о ничем не омрачённом союзе двух друзей, столь единых по образу мыслей и столь разных по их содержанию. Сейчас я как вдова, что переживает утрату мужа, господина своего и благодетеля! И всё же скорбеть мне не подобает; я должен с восторгом созерцать оставленное мне богатство. Такое сокровище я обязан сберечь и приумножить.

Простите меня, великодушный друг! Жаловаться мне не пристало, но старые мои глаза не слушаются и льют слёзы. Впрочем, я видел однажды, как и Он плакал, в том и ищу себе оправдание.

Цельтер

Карл Фридрих Цельтер (1758–1832) – профессор Берлинской академии искусств, композитор и дирижёр, внёсший большой вклад в возрождение интереса к музыке Баха. В 1802 г. он познакомился с Гёте, их знакомство вылилось в многолетнюю дружбу и переписку. Эта переписка была впервые опубликована в 1834 г. и составила шесть томов. Цельтер умер два месяца спустя после смерти Гёте. Выбранное Беньямином письмо Цельтера написано менее чем через 10 дней после смерти Гёте (Гёте умер 22 марта 1832 г.).

Фридрих фон Мюллер (1779–1849) – политик и юрист, канцлер Великого герцогства Саксен-Веймар-Эйзенах, близко общался с Гёте. Карл Буркхардт издал «Беседы Гёте с канцлером Фридрихом фон Мюллером» (Штутгарт, 1870).

Ф.Ю. Себберс. Гёте. 1826

Известно знаменитое письмо, написанное Лессингом после смерти жены и адресованное Эшенбургу. «…жена моя умерла. Что ж, теперь я прошёл и через это. Радуюсь лишь тому, что подобных испытаний мне в жизни больше не предстоит, и душе от этого легко. Приятно и то, что в сочувствии с Вашей стороны, равно как и со стороны наших друзей из Брауншвейга, сомневаться не приходится»[4]. И это всё. Столь же великолепным лаконизмом обладает куда более длинное письмо Лихтенберга, написанное немногим позже другу юности по сходному поводу. Ибо, как ни подробно изложены в нём житейские обстоятельства маленькой девочки, взятой Лихтенбергом в свой дом, как ни далеко углубляется рассказ в её детство, обрывается письмо внезапно и ужасно, на полуслове, словно бы смерть настигла не только любимую автора, но и самое его перо, закрепившее память о ней на бумаге. В мире, где переменчивая мода диктовала чувствительность, а в поэзии царила атмосфера гениальности, прозаики несгибаемой воли, Лессинг и Лихтенберг в первую очередь, запечатлели прусский дух чище и человечнее, чем он воплотился в милитаризме Фридриховой эпохи[5]. Это тот дух, что находит выражение у Лессинга: «Я хотел устроить своё счастье не хуже, чем у других. Но всё пошло прахом»[6] и внушает Лихтенбергу страшную фразу: «Врачи всё ещё надеются, но мне кажется, что всё пропало, мне-то ведь не платят золотом за мою надежду»[7]. Просоленные слезами, укрощённые самоотречением строки, глядящие на нас из этих писем, по своей предметной конкретности ни в чём не уступят нынешним писаниям. И более того: запас внутренней прочности этих буржуа остаётся каким был, его не коснулось варварское разграбление, постигшее – через цитирование и придворные театры – «классиков» в девятнадцатом веке.

Георг Кристоф Лихтенберг – Г.И. Амелунгу

Гёттинген, начало 1783

Бесценнейший друг,

вот это я и зову истинно немецкой дружбой, мой любезный. Примите тысячу благодарностей за то, что по мните обо мне. Я не сразу отвечаю на Ваше письмо, Бог видит, что́ мне довелось претерпеть. Вы, как и должно, будете первым, кому я сделаю это признание. Прошлым летом, сразу по получении Вашего последнего письма, я понёс ужаснейшую потерю в моей жизни. Никто не должен узнать того, о чём я Вам пишу. В 1777 году (семёрки поистине не принесли мне счастья) я свёл знакомство с некоей девушкой, дочерью здешнего горожанина[8], от роду в то время лет тринадцати. Столь полного воплощения красоты и кротости мне встречать не приходилось, хотя повидал я в жизни немало. Впервые я увидел её в обществе пяти или шести сверстников, и все они, как заведено здесь у детей, стояли на городском валу, продавая прохожим цветы. Она предложила мне букет, я его купил. Меня сопровождали трое англичан, которые у меня столовались и жили. God almighty, сказал один из них, what a handsome girl this is[9]. Я и сам это приметил, поскольку же мне было хорошо известно, какой содом царит в нашем городишке, то я всерьёз вознамерился забрать с торжища это удивительное создание. Я нашёл время поговорить с ней наедине и попросил её навестить меня в моём доме. «Я к парням на квартиру не хожу», – отвечала она. Однако, узнавши, что я профессор, она в один из дней пришла ко мне вместе со своей матерью. Буду краток: она забыла о цветочной торговле и провела у меня весь день. Скоро я убедился, что в её совершенном теле живёт именно такая душа, какую я издавна искал, но не находил. Я обучал её письму, счёту и другим премудростям, каковые, не превращая её в сентиментальную верхоглядку, день ото дня развивали в ней разум. Мой физический аппарат, стоивший мне 1500 талеров, поначалу привлёк её только своим блеском, но под конец пользование этим устройством стало её единственным развлечением