Люди Джафара - [32]

(Это он сам себя так называл — «старший капитан запаса». Хотя был ли когда-нибудь военным — неизвестно. Потому что ходил исключительно в гражданском костюме и ко всему военному относился с ироническим пренебрежением.

Более душевного и экстравагантного преподавателя чем Ландырь я в жизни не видел. О своём предмете — ТЭРЦ («теория электрорадиоцепей») он говорил так: «Ой, ребята, только не вздумайте учить этот бред — он вам всё-равно и на хрен не нужен. Если честно, то мне ТЭРЦ пригодился только один раз в жизни: когда унитаз дома забился, и я — исходя из мудрости интегральных уравнений — изогнул проволоку интегралом и ликвидировал повреждение…»

Он прощал, когда не учат его предмет, и, в общем, не обращал на это никакого внимания. Но вот если кто-то засыпал — от бессонной, многотрудной курсантской жизни — на его лекциях, Ландырь реагировал очень агрессивно. Заметив заснувшего младшего сержанта, он орал: «А ну-ка, разбудите второкурсника (сержантов он называл „третьекурсниками“)!» — и метко швырялся мелом, и бранился, и размахивал белой от мела тряпкой.

Читал свой предмет Ландырь очень своеобразно. Например, ни единая строчка, написанная им на доске, не жила дольше одной-двух секунд. Достигалось это тем, что Ландырь одной рукой писал формулы, а другой их немедленно стирал. Рассказывал материал он тоже «не для тупых». Например, на общедивизионной лекции в актовом зале провозглашал: «А сейчас мы поговорим об очень важном Первом законе Киркгофа. Он заключается в следующем…» — и выходил из аудитории, и, продолжая рассказывать на всё более повышенных тонах, брёл в самый конец коридора, к туалету, и мы слышали, что он что-то орёт во всю мощь голосовых связок, но что именно — было совершенно непонятно; а потом до нас доносился звук спускаемой воды, и Ландырь брёл обратно в аудиторию, ни на секунду не умолкая.

Зачёты и экзамены в исполнении преподавателя Ландыря — это тоже было что-то. Он очень редко задавал вопросы по предмету. Обычно экзаменацоинные задания носили совершенно другой характер. Так, он мог выкинуть зачётку очередного курсанта в окно и потребовать принести её за сорок пять секунд. Уложился — получи зачёт. А однажды на зачёте Ландырь так «озадачил» Колю Деглюка: «Видите вон ту корзинку с мусором, Деглюк? Так вот, я хочу, чтобы вы вынесли этот мусор. Пятнадцать секунд времени. Начали!» Бедный Деглюк схватил корзинку и сбегал в туалет, чтобы высыпать мусор. «Ай-яй-яй, — покачал головой Ландырь, сверяясь с часами. — Двадцать пять секунд! Вы не уложились, товарищ курсант, и, в основном, из-за своей несообразительности: корзинку с мусором достаточно было просто выставить за дверь. Идите, готовьтесь к пересдаче…»

А однажды Ландырь шёл после окончания трудового дня на выход из училища. И вдруг он замечает, что возле КПП его ждут двое несдавших зачёт курсантов — наверняка, для того, чтобы выпрашивать себе «зачтено». Ландырь немедленно разворачивается и бегом бежит в глубину территории. Курсанты — за ним. Так они проследовали по аллее, заскочили в корпус, и тут Ландырь спрятался на втором этаже за дверью актового зала. Один курсант, не заметив, пробежал мимо, а другой случайно оглянулся и увидел Ландыря. «Так, курсант, иди сюда, только тихо…. Давай зачётку… Так, получай зачёт, только не говори второму где я…»

Вот таким оригиналом был Ландырь, и надо ли объяснять, почему у нас в предвкушении очередного шоу было отличное настроение.)

Короче говоря, шли мы из столовой на плац. Шли, согласно одной из привелегий четвёртого курса, без строя. Форма одежды — п/ш и перчатки (не май месяц!). И вдруг откуда не возьмись появляется генерал. До него метров двести было, не меньше, и как он меня углядел в толпе, ума не приложу. А только тянет в нашу сторону указывающий перст и гудит:

«Товарищ курсант Кондырев!»

«Я!»

«Передайте командиру дивизиона, что я объявляю вам десять суток ареста за нарушение формы одежды!»

Блин, да сколько ж можно, в самом-то деле!

«Снимите перчатки!»

Вся толпа пошла в едином порыве рвать с рук перчатки, а я стою, созерцаю, как распадаются в пыль под залпами линкора остатки моих равелинов. Так обидно, что едва не плачу.

«Идите в батарею, курсант Кондырев, — продолжает грохотать генерал. — Готовьтесь на гауптвахту. Разрешаю на разводе не присутствовать.»

Откалываюсь от толпы, бреду неторопливо — а куда мне теперь торопиться? — прямиком в казарму и ощущаю, что огонёк тот, в котором нужда была, уже очень даже есть, и — мало того — поднесен к фитилю. И бежит он себе по фитилю, хорошо так бежит, резво, скоро на месте будет. А там — только успевай уши ладошками затыкать и падать мордой в зимнюю грязь. Ногами к взрыву, как учили.

Прихожу в батарею. Там — пусто. Кроме старшины, каптёрщика и наряда больше никого нет.

Старшина, как меня завидел, сразу в третью позицию стал:

«Ты чего это не на построении, Кондырев?»

А и действительно, чего это я не на построении? «Да понимаешь, старшина, — говорю, — комдив приказал тебе меня в увольнение отпустить.»

Так никто никогда не врал. Больно уж чревато. И старшина, приняв мою «циничную выходку (как это позже будет названо)» за чистую монету, без разговоров выписывает мне увольнительный билет. Я тут же спокойненько переодеваюсь в парадку и направляюсь к выходу.