Люций и Эребус - [2]

— Вот из кого надо бы им сотворить живых богов — но не из людей!

Теперь он думает, не по этой ли причине колыхнулась большая людская колыбель и переменились полюса, по всему миру, погубив благодатные земли вместе с их народом. Но о своей остроте не жалеет нисколько — ведь такого коварного ответа на нее никто не мог угадать, даже он сам.

После катастрофы, что сорвала с места клочок плодородной вулканической почвы, плотно закрепленный на базальтовой основе, и подвесила ее между землей и небом, обе кошки остались в живых. Более того, они оказались разного пола. Маленькие, тонкокостные головки, большеглазые и длинноносые, с чуткими ушами и хищной пастью. Длинное, грациозное тело в тонком и плотном коричневатом меху. Воплощение изящества, по видимости несоизмеримого с силой. Смертные двойники самого Люция.

И они исправно плодились. В пропорции, которую потомки тогдашних людей назвали бы геометрической.

Для небольшого островка — не более чем в сто скрупулов — это нагрузка почти непосильная, особенно если учесть изначально малое число съедобных грызунов и почти полное отсутствие зеленой растительности.

Это вынудило Люция вплотную заняться землеустроением: впрочем, такое было ему даже не в новинку.

На его счастье, в начале начал его нового мира была ночь, и тьма стояла над бездною. Полгода благой темноты.

Люций мог повелевать ветрами, как и прежде, — и они приносили ему всякое крылатое семя, и мясистый плод, полный зерен, — в каждом из них дремала юная жизнь, которой он оплодотворял тонкий слой почвы. Ветра нагоняли ради него и тучи, полные снега, который таял еще в воздухе и питал землю теплой влагой.

Он мог умерять сокровенный жар земли, смягченный каменным щитом, и запасать его в глубоких подземных норах так же точно, как смертные сохраняли живой огонь под слоем мха или торфа. Этот жар всегда был на его стороне — и теперь круглый год, независимо от состояния небесных светил, обволакивал островок теплой воздушной завесой.

Он мог разговаривать с Луной, владычицей вод и ледяных полей.

И еще он мог эти полгода совсем не спать.

Когда через полгода на его милую Лапуту обрушился нагой солнечный свет, это мгновенно погрузило Люция в привычное дневное оцепенение, и спасли его лишь два обстоятельства.

От своих чужедальных посланцев он знал, как происходила такая перемена светил в прежних осевых местах Земли, и загодя построил себе неглубокое укрытие — ту же нору, но с чистым, плотно утрамбованным глиною полом, стенами, выложенными базальтовой плиткой, и хорошо укрепленным сводом.

И когда сам он, пошатываясь он невидимого и неощутимого пламени, разъедающего кости, проник в свою землянку — слишком низкую, чтобы выжить! — благодарная земля обратила в семя его самого.

На следующую полярную ночь Люций обнаружил, что травы и злаки за долгий день поднялись ему по пояс, юные деревца — по шею, палый лист повсеместно укрыл землю и поникшие стебли на толщину его ладони, мелкая живность понатаскала в свои земляные дома всякого неплодного сора и улеглась поверх него зимовать, а все самочки, которые народились у священных прародителей, уже неделю как понесли от юных самцов. И удивился скороспелости своего мира.

С тех пор так и шло. Больших, ветвистых стволов Люций не мог вырастить даже на постепенно растущем слое живой земли, но с кустарниками и карликовыми деревцами управлялся вполне успешно. Даже устроил себе — сначала хижину поверх старого подвала, затем изящный домик из тонких бревен, ровно обтесанных ножом из вулканического стекла и примотанных друг к другу лубяными полосками. В домике постепенно появлялись вещи, которые служили хозяину не столько своей полезностью, сколько своей красотой, а вокруг жилища — деревца, не приносящие иного плода, кроме тех, что для души, и цветы, лучше которых он не видел даже в дневных мечтаниях. Чудесным образом они сохранялись даже в полугодовой ночи как бы нетленными, чтобы с первым лучом солнца произрасти — ни для чьих глаз.

Одежду себе Люций соорудил не сразу, а лишь когда прежняя совсем истлела. Выточить веретено со сменными донцами и пару деревянных спиц оказалось куда легче, чем соорудить ткацкий стан. Неумело ковыряя палочками в полотне из грубой льняной пряжи, Люций утешал себя тем, что вязание, в отличие от ткачества, — по происхождению мужское и даже воинское ремесло. Только мужи имели право изготовлять сакральные и защитные одеяния. Так что его длинная некрашеная хламида — облачение жреца-первосвященника, и никак не менее…

Кошки составляли единственную проблему затворника Лапуты: они умирали медленнее, чем плодились, а Люций не хотел быть к ним несправедливым. Однако ему пришло в голову, что если брать от них часть их алого звериного начала, то плодовитость их понизится без всякой печали для самих животных. Для его существования этот обряд никогда не был необходим, но способствовал немалому приращению телесной силы.

Павших котов и кошек он вначале хоронил в землю, позже стал соблюдать некую церемонию: завернув в тонкое полотно и подвесив к прочной нити, опускал тельце с островного края в лаву, наблюдая, как огонь охватывал оболочку уже на полпути к месту упокоения.