Любящие сестры - [31]

Она увидела его в первый раз в кухне, где готовился шоколад. Склонившись над дымящимся медным котлом, он подносил ко рту деревянную ложку с шоколадом. Впервые в жизни окруженная со всех сторон такой роскошью – ароматными четырехкилограммовыми плитками, обернутыми в силиконовую бумагу, листовым шоколадом, остывающим на сетках, подносами с фигурными заготовками, мягкой шоколадной смесью для трюфельной начинки, – Долли чувствовала себя так, словно попала в рай. А этот человек мог в таком месте недовольно качать головой, сварливо лопотать что-то по-французски, грозить в потолок кулаком! Это казалось невероятным. Заметив ее, он галантно перевел свои слова: «Видимо, эти мошенники считают меня дураком, если поставляют мне сливки от недокормленных коров!»

Положив голову ей на плечо, Анри прошептал:

– Без тебя постель кажется такой холодной! Ты так уютно похрапываешь.

– Ах, я еще и храплю, оказывается!

Он улыбнулся:

– Ну а как же!

– Мой дед говорил, что если посадить лягушку в золотую клетку, она все равно не станет петь как птица. – Долли шутливо ткнула его локтем в ребро. – Ты когда-нибудь бывал в устье Миссисипи?

– Я в детстве был с родителями в Йеллоустоне.

Она захихикала.

– Это название ты произносишь с таким акцентом, что оно напоминает мне лекарство, которое мама Джо принимала на ночь для улучшения пищеварения. Он округлил глаза и фыркнул.

– Знаешь, за что я еще люблю тебя, ma poupee?[6] – сказал он. – Ты всегда смешишь меня. Это так редко бывает в женщине – заставить мужчину смеяться. А еще, – он поцеловал ее в нос, – я обожаю тебя за то, что ты обожаемая и сладкая, и нежная… и за то, что у тебя такая неотразимая грудь!

Долли рассмеялась:

– А знаешь, как Дейл ее называл? Две сдвигающиеся скалы Средиземного моря.

– О, чувствую, мне надо съездить на Средиземное море. Причем поскорее. Сию минуту!

Сквозь тонкую ткань своего халата она ощутила тепло его ладони, охватившей ей грудь. Долли повернула голову, и губы их встретились. Словно электрическая искра прошла сквозь ее тело, отозвавшись глубоко внизу. Сама того не сознавая, она застонала. Третий раз за ночь! Она чувствовала, что больше не в состоянии. Если так пойдет дальше, к утру у нее разболится спина, словно ее всю ночь таскали по камням.

– Подожди, – проворковала она, отодвигаясь. – Анри, мне надо поговорить с тобой.

Серо-голубые глаза взглянули на нее из-под пушистых бровей с выражением… может быть, страха?

– Ну, давай, – кивнул он без энтузиазма.

В этот миг решение, которое она не могла принять весь вечер, стало твердым и непреклонным. И сразу стало ясно, что она с самого начала хотела этого. Единственное, чего она не ожидала, – это острый приступ боли, внезапно царапнувший по сердцу.

Набравшись решимости, произнесла:

– Я не могу ехать с тобой в Париж. Во всяком случае, не теперь. Очень хотела бы, но… обстоятельства. Во-первых, у тебя есть жена… – Она резко выдохнула, отгоняя закипающие слезы.

Анри попытался возразить, но она жестом остановила его.

– Ты уже говорил, что не любишь Франсину. И я помню все твои причины, почему ты не разводишься, – дети, религиозные препятствия, отец Франсины…

Он сидел как в воду опущенный. Лицо приобрело тот же серый оттенок, что и волосы. В этот момент ему можно было дать все шестьдесят, а вовсе не сорок семь.

– Но ты не знаешь, как она презирает меня. Она говорит, что без ее отца я все еще был бы на побегушках у Фуке. Это не правда, конечно, но… – Он передернул плечами, как это свойственно французам. – Но покуда старый козел вершит делами, я остаюсь у него в кулаке.

Однажды, когда Долли была в Париже, ей пришлось встретиться по делам фирмы с женой Анри, суровой женщиной, которая, казалось, все сорок лет своей жизни посвятила умению улыбаться, не двигая губами. Чуть приподнятая бровь, небольшое подергивание века – и улыбка готова. Хотя нельзя отрицать, она по-своему привлекательна – насколько может быть привлекательна плоская тонкая фигура в шикарном платье, совершенный цвет лица и тяжелый черный пучок волос, удерживаемый на затылке четырьмя (Долли сама считала) черепаховыми шпильками. После двадцати лет супружества Франсина стала чем-то вроде изящного музейного стула, на который запрещено садиться.

И Долли почувствовала бешеный протест против этой женщины. Ненависть, будто мерзкая черная жаба, покрытая бородавками, заявила о своих правах. Как он может жить с ней, если любит меня! Пускай немедленно идет и подает на развод! И плевать на папу Жирода вместе с французским попом, черт их всех побери!

Впрочем, она прекрасно понимала, что все не так просто. Оставив Франсину, Анри должен будет оставить и фирму Жирода. А фирма для него не только бизнес – это его жизнь Его сын достаточно взрослый, уже в Сорбонне. Но Анри отчаянно предан своей одиннадцатилетней Габриэле. И, естественно, все они там католики. Он говорил, что Франсина ни за что на свете не пропустит ни воскресной, ни пятничной мессы и часто ходит к вечерне. Раз в месяц непременно исповедуется в грехах отцу Бонару. Можно не сомневаться, что она предпочитает стать вдовой, чем претерпеть кощунство развода.