Любви подвластно все - [41]

Он довольно долго стоял возле буквы «О», которую не решился превратить своим ножом в «Оливия». Да этого и не требовалось – ее имя и так навеки запечатлелось в его сердце. И если ему повезет, то он сумеет перехватить ее на обратном пути от дома Даффи. Если же нет – придется что-нибудь придумать, что-нибудь предпринять…

Когда же знакомая фигурка появилась в поле его зрения, Лайон закрыл глаза и мысленно произнес благодарственную молитву. Открыв глаза, он выступил из-под дерева, но Оливия, казалось, не видела его. Она брела по дороге, опустив голову и глядя себе под ноги. Не смотрела ни на небо, ни на окружавший ее пейзаж, как бывало прежде.

У Лайона болезненно сжалось сердце. С ней явно было что-то не так, что-то ужасно ее угнетало. Тут она наконец-то заметила его и резко остановилась, прижав ладонь к сердцу.

Некоторое время оба молчали. Но выражение ее лица было слишком красноречиво. И Лайон был уверен, что искренняя радость, которую он видел в ее глазах, являлась отражением того, что было написано на его лице.

– Я думала, вы собирались уехать на месяц, – сказала она наконец.

– Я нашел предлог вернуться домой, – ответил он.

– Я думала, вам хотелось подольше побыть в Лондоне.

– Я хочу только одного – находиться рядом с вами.

У нее перехватило дыхание, когда он произнес эти слова. И она стала медленно к нему приближаться. Наконец, остановившись в шаге от него, Оливия опустила корзину на землю. И снова на какое-то время воцарилось неловкое молчание.

Лайон уже собрался заговорить, но Оливия, опередив его, тихо спросила:

– Вы виделись с ней?

– Если вы имеете в виду леди Арабеллу, то да, виделся, даже танцевал с ней, а также катался верхом по Роттен-Роу.

Она промолчала, а он добавил:

– Но я думал о вас каждую минуту каждого дня, Лив. Вы мерещились мне повсюду – в листве деревьев, в облаках, в лицах женщин, проходивших мимо, и даже в моей тарелке с ростбифом…

Она внимательно посмотрела ему в глаза. Но и на сей раз промолчала. А он вновь заговорил:

– Арабелла ничего для меня не значит. Рядом с ней я чувствовал себя узником Ньюгейтской тюрьмы. Я ставил черточки углем на стене своей спальни, отмечая каждый день моего пребывания там.

Она едва заметно улыбнулась и прошептала:

– Неужели?

Он тоже улыбнулся и кивнул.

– Да, именно так. И я даже написал поэму под названием: «Оливии, не принявшей от меня перчатки».

Теперь она улыбнулась по-настоящему, а он с решительным видом проговорил:

– Оливия, я понял, что вы – единственная в мире женщина, которая мне интересна.

– И вам потребовалось так много времени, чтобы осознать это? – спросила она со вздохом.

Лайон взглянул на нее с беспокойством и подступил к ней почти вплотную. Ему очень хотелось прикоснуться к ней, но он, сдержавшись, проговорил:

– Лив, вас что-то тревожит. Пожалуйста, прошу вас, скажите, что именно.

Она тяжело вздохнула, а затем ее словно прорвало.

– Ох, Лайон, извините меня, я вела себя как ребенок. Эти перчатки были прекрасны, а я… Я чувствовала себя такой несчастной, вспоминая о том, как ранила ваши чувства. И думала…

– Это моя вина, – перебил он поспешно. – Я просто не подумал как следует. Совсем не хотел вас обидеть. Хотел лишь…

– …И тогда я подумала: «А что, если я никогда больше его не увижу? Возможно, с ним произошел несчастный случай: сломалась карета или лошадь сбросила в канаву, – и он лежит там один, раненый…»

Лайон рассмеялся.

– Довольно мрачная картина… однако я очень хороший наездник.

– Не смейтесь! Я отвратительно обошлась с вами. А у вас нет ничего, что напоминало бы обо мне, поэтому… – Оливия порылась в кармане передника. Затем сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, и проговорила: – Пользуясь возможностью, я хотела бы передать вам кое-что. Если, конечно, вы согласитесь это принять. Протяните руку, пожалуйста.

Лайон взглянул на девушку и с удивлением ее просьбу выполнил.

Она сунула что-то ему в ладонь. И прикусила губу, ожидая его реакции.

Лайон опустил взгляд. С его ладони на него смотрело очаровательное личико Оливии – ярко-синие глаза и облако темных волос, обрамлявшее милые, полные жизни черты. Разумеется, эта миниатюра была не столь прекрасна, как стоявший перед ним оригинал, но характер девушки был очень точно схвачен художником.

Лайон очень точно молча смотрел на портрет: он был так растроган, что не мог вымолвить ни слова. Это был замечательный подарок – лучший из всех, что он когда-либо получал.

Наконец, собравшись с духом, он поднял на Оливию глаза и, откашлявшись, проговорил:

– Я буду всегда хранить ее, Лив, всю жизнь. – Лайон сжал миниатюру в ладони, затем спрятал во внутренний карман сюртука и добавил хрипловатым от волнения голосом: – Буду хранить всегда.

– Буду надеяться на это, – ответила Оливия; ее голос тоже немного охрип.

Тут они улыбнулись друг другу, и оба тотчас же почувствовали, что их прежние отношения стали восстанавливаться. Но Оливия по-прежнему была чем-то опечалена, и Лайон, внимательно глядя на нее, проговорил:

– Лив, вы чего-то недоговариваете. У вас какие-то неприятности?

Она замерла на мгновение. Затем, тяжко вздохнув, пробормотала:

– Хорошо, Лайон, я могу рассказать вам… В общем, это из-за малышки Даффи. Она очень больна. Боюсь, она не выживет, и это… О, это ужасно! Ей нужен доктор, а у них нет денег даже на оплату жилья в этом месяце. Так у них часто бывает, конечно, но на сей раз они слишком запоздали с оплатой, так что их могут выселить. И тогда… тогда малышка наверняка умрет… – добавила Оливия, тихонько всхлипнув.