Любви подвластно все - [10]

– Порой даже паразиты могут приносить пользу, – сказал Ланздаун. – Между прочим, о нем давно уже ничего не слышно. Возможно, кто-то наконец пробил в перестрелке черное сердце.

– Наверное, такова участь любого пирата, – согласилась Оливия, повторяя то, что уже говорила в беседе с мадемуазель Лилетт.

Она слегка нахмурилась, разглядывая пирата в маске. Он выглядел забавно зловещим, но не более того. Значит, ее братьев встревожило совсем не это.

– Может, теперь пойдем, Оливия? – предложил Колин, подошедший сзади.

Она обернулась и хмуро посмотрела на брата. Затем снова стала осматриваться, однако не видела в салоне ничего, кроме других посетителей – хорошо одетых и вроде бы вполне респектабельных.

«Как странно…» – подумала Оливия. И в тот же миг заметила ряд ярких эстампов, висевших у верхней полки на дальней стене. Но художника можно было узнать даже с того места, где она стояла.

– Новая серия Роулендсона! – радостно воскликнула Оливия.

Новые гравюры Роулендсона всегда оказывались восхитительным сюрпризом. Этот художник обладал даром поражать лондонцев остротой взгляда и язвительным остроумием.

И вот тут-то ее братья замерли – стояли абсолютно неподвижные и безмолвные, как будто им предстояло стать свидетелями казни.

И Оливия все поняла, когда подошла достаточно близко, чтобы прочесть надпись под гравюрами – она сразу бросилась ей в глаза: «Легенда о Лайоне Редмонде».

По-видимому, мистер Пиклз оказался весьма предприимчивым человеком, раз сумел подрядить Роулендсона выполнить эту работу. Оливия подошла поближе, и Ланздаун тотчас последовал за ней.

На первом эстампе был изображен мужчина с густой прядью темных волос, падавших на одну бровь, и пронзительным взглядом черных глаз, – очевидно, это был Лайон. И он сжимал мускулистыми ногами бока оседланного им крокодила, поднявшегося на дыбы. Было ясно, что все это происходило на реке Нил, потому что художник изобразил в отдалении маленькие пирамиды. Причем «наездник» – он был в касторовой шляпе – с весьма решительным видом орудовал хлыстом. Но смешнее всего было выражение его лица, действительно очень точно передававшее выражение лица Лайона в те моменты, когда он был полон решимости (впрочем, таким он был постоянно – по крайней мере в то время, когда она его знала).

– Дорогая, не придавайте значения, – тихо сказал Ланздаун, и в голосе его была мольба.

Но Оливия даже не взглянула на него, лишь вскинула вверх руку, призывая помолчать, после чего перешла к следующей гравюре.

Изображенный в волнах голубых, розовых и красных шелков, Лайон нежился – и в самом деле довольно поэтичное слово – на груде украшенных кисточками подушек в окружении пышнотелых женщин, весьма соблазнительных и полуодетых. При этом он курил кальян, а его сапоги были небрежно отброшены в сторону.

Оливия обернулась к своим спутникам и проговорила:

– Он, похоже, вполне доволен жизнью, не правда ли?

Она попыталась улыбнуться, но в голосе ее прозвучала затаенная боль, заставившая троих мужчин обменяться выразительными взглядами.

А ведь Лайон прежде никогда не курил кальян. И не обходился так со своими сапогами, всегда был чрезвычайно аккуратным…

– Оливия…

Похоже, один из братьев произнес ее имя, но голос донесся до нее словно издалека. Она тихонько вздохнула. Ей было немного весело, но веселье это граничило с истерикой. И при этом на нее нахлынуло ощущение тревоги, очень походившее на ярость. И почему-то казалось, что сознание ее как будто отделилось от тела – она слыхала, что так бывает после дозы лауданума[11].

Но ярость терзала ее главным образом потому, что никто не смеялся бы над этим творением так, как Лайон. Только его здесь не было, а если бы был, то повеселился бы вволю (к тому же ярость казалась самой безопасной эмоцией, когда речь заходила о Лайоне).

Оливия перешла к следующей гравюре – вероятно, это был райский сад, потому что в центре высилось пышное дерево с единственным яблоком и змеем в его ветвях. Адам с Евой, оба прикрытые только фиговыми листочками, располагались по обеим сторонам от Лайона, стоявшего под деревом. Причем он был полностью одет – словно только что покинул «Уайтс». Стоял же в довольно вызывающей позе – подбоченившись. И все они радостно улыбались друг другу; и даже змей, казалось, улыбался.

В центре следующей гравюры огромный, в форме луковицы, черный котел громоздился над пылающим сатанинским огнем костром, изображенным резкими огненно-красными мазками. В котле же сидел Лайон. Его руки были связаны лианами, а рот, что вполне объяснимо, был открыт в виде буквы «о». Рядом с котлом стоял абориген, по всей видимости каннибал, посыпавший его голову солью. И еще один каннибал сидел с ножом и вилкой в руках, что поразило Оливию своей нелепостью – ведь каннибалы наверняка ели руками.

– А теперь ему приходится совсем не сладко, – пробормотала она.

Мужчины, стоявшие за ее спиной, снова переглянулись, после чего Йан откашлялся и пробормотал:

– Оливия, мы…

Она резко, не оборачиваясь, вскинула руку, прерывая его.

Следующая гравюра изображала Лайона, стоявшего на палубе корабля. Затеняя глаза ладонью, он подался вперед, а штормовой ветер раздувал его рубашку и паруса корабля. Это была пародия на гравюру с Котом и, пожалуй, единственная правдоподобная работа из новой серии Роулендсона. Впрочем, оставалась еще одна гравюра… Оливия сделала глубокий вдох и, собравшись с духом, направилась к ней.