Любовные прикосновения - [35]

– Таня… ты коммунистка?

Глаза костюмерши встретились с глазами Кат в зеркале, висевшем над гримерным столиком.

– Почему вы спрашиваете меня об этом?

– Ты – моя старая подруга. Во время войны ты помогала мне скрываться от немцев. Без тебя я, возможно, погибла бы.

Она повернулась к женщине и посмотрела ей в лицо.

– Я никогда не разбиралась в политике, просто предполагала, что все люди, которых я люблю, должны разделять мои взгляды. И наоборот. Но сейчас мне кажется, что каждый человек обязан иметь свой взгляд на мир.

Кат улыбнулась костюмерше.

– Мне интересно послушать, что думает другая женщина. Что, по твоему мнению, правильно?

Но почему именно сейчас ее стали интересовать такие вопросы, спрашивала себя Кат. Можно ли изменить свои убеждения? Или, может быть, это способ отдалиться от Милоша?

Костюмерша начала складывать платья.

– Коммунисты – за народ, – ответила Таня. – Они говорят, что поделят богатства нашей страны между всеми гражданами. Несправедливо, что некоторые купаются в роскоши, в то время как большинство вынуждено довольствоваться малым. На мой взгляд, это звучит разумно. Думаю, коммунистам надо дать возможность воплотить свои идеи в жизнь.

Костюмерша с извиняющимся выражением взглянула на Кат.

– Разумеется, вы можете не согласиться со мной.

Это было сказано без всякой злобы. Кат понимала, что Таня говорила о том положении, которое приобрела Кат, выйдя замуж за богатого. Она уже хотела было горделиво напомнить костюмерше о своем происхождении. Но какое это имело значение теперь? Ведь она давно оставила тот мир.

– Спасибо тебе за то, что ты была честна со мной, Таня! – сказала она, заканчивая дискуссию.

Нежась в ванне, Кат размышляла над вопросом: осталось ли в ней что-нибудь от прежней девушки с фермы, которая была бы счастлива, если бы богатство страны распределили между всеми?

Когда Кат растиралась полотенцем, послышался стук в дверь. Это, наверное, Йири. Таня уже закончила работу и ушла, поэтому Кат крикнула: «Входи!», спряталась за ширмой и начала одеваться.

– Я выйду к тебе через минуту. Однако сомневаюсь, что ты придешь в восторг от моего настроения. Ты ведь знаешь, я никогда не разбиралась в политике, но внезапно мне стало любопытно, что же происходит в нашей стране. Неужели идея равенства так уж плоха?

Послышался ответ:

– Я не возражаю против хороших политических речей, но не стану бороться обманным путем. Думаю, вы ждали кого-то другого…

Это оказался не Йири: голос более глубокий, в нем не слышалось свойственного Йири возбуждения. Человек говорил на очень хорошем чешском языке, но Кат все же расслышала в нем акцент. Она стала разглядывать его поверх ширмы.

Незнакомец, стоявший в дверях, был примерно ее возраста, может быть, на несколько лет постарше. Он одарил ее чрезвычайно обаятельной улыбкой.

– Сожалею, что застал вас врасплох, мисс Де Вари, но вы ведь сами пригласили меня войти…

Кат кивнула, продолжая безмолвно рассматривать его.

– Я уйду, если вы хотите.

– Нет, останьтесь! – воскликнула она более эмоционально, чем ей хотелось бы.

По его серой фланелевой спортивной куртке и темным широким брюкам она мгновенно поняла, что он американец. В то время никто не носил такой качественной и хорошо сшитой одежды. Кроме того, в нем чувствовались определенная раскованность и изящество. В выражении лица не было никакой хитрости, что было характерно для большинства американцев, которых ей приходилось видеть. Высокий, с темными глазами и густыми каштановыми волосами, которые по-мальчишески падали ему на лоб, он напоминал Кат Гари Купера – такого, каким он предстал в повести «По ком звонит колокол», – лихого и искреннего.

– Меня зовут Джин Ливингстон, – представился он. – Я работаю в американском посольстве. Думаю, сначала мне следовало бы послать записку, чтобы предупредить вас…

– Все в порядке, мистер Ливингстон. Я не слишком люблю всякие церемонии.

Ее взгляд был прикован к нему по-прежнему.

– Кроме того, вы не похожи на тех посетителей, о которых меня необходимо предупреждать.

Американец снова улыбнулся. Они пристально смотрели друг на друга. Хотя Кат была скрыта за ширмой, у нее вдруг появилось странное ощущение, что она стоит перед ним обнаженная. Она оторвала взгляд от его глаз и указала на шкаф.

– Мое платье висит там. Если вы не против…

– Конечно, нет.

Ливингстон открыл шкаф. Кат держала в гримерной несколько платьев на случай, если ее после театра пригласят куда-нибудь.

– Вот то, черное!

Это было самое лучшее из всех ее платьев, – первое купленное у Шанель после 1939 года, с длинной юбкой и длинными рукавами и глубоким вырезом. Ни в каком другом наряде она так хорошо не смотрелась. А в тот момент ей захотелось выглядеть как можно лучше.

Когда американец подал ей платье поверх ширмы, Кат сказала:

– Итак, расскажите мне, мистер Ливингстон, чего хочет от меня ваше посольство!

– Ничего. Я пришел для того, чтобы лично выразить свое восхищение вашей игрой.

– Это очень мило. Немногие поклонники отваживаются зайти за кулисы после этого спектакля.

– А кроме того… я привез привет от нашего общего друга. Узнав о моем назначении в Прагу, он велел мне обязательно навестить вас. Он сказал, что вы самая обаятельная женщина во всей Европе.