Любовник тетушки Маргарет - [6]

Но то, что он рассказал о последнем этапе своей семейной жизни, удвоило мою решимость избегать серьезных отношений. Колин смеялся, уверял, что, не выгони я его, он никогда не попал бы в подобную передрягу, а я думала — черта с два, обязательно попал бы, только случилось бы это с моей домработницей. Должна признать, его рассказ весьма взволновал меня — не из-за домработницы, а из-за шкафа. Около часа я забавлялась мыслью о возможности подобного развлечения, потом отмела ее. Забавляться буду — если вообще буду — позже, во всяком случае, после того, как Саския вырастет и вылетит из гнезда… И уж вовсе не обязательно развлекаться в тесном бельевом шкафу, уткнув лицо в стопку полотенец и задыхаясь от запаха стирального порошка.

Роджер был не из тех, кого привлекают бельевые шкафы, это уж точно. Полагаю, его определяющей чертой являлась благовоспитанность, его можно было женить на себе в любой момент. Но если вы не желали женить его на себе, он тоже не возражал. Он был скорее послушный, чем занятный, скорее надежный, чем желанный, но при этом добрый и терпимый, особенно по отношению к Саскии, которая, будучи по природе хорошей девочкой, не упускала случая поиздеваться над ним. И если эти его добродетели не озаряли мир ярким светом, то они, конечно же, служили отличной смазкой для вращения этого самого мира вокруг своей оси. Отношения наши не были бурными в постели и не искрились весельем. Они не имели ничего общего с тем, что заставляет сердце учащенно биться, кровь течь быстрее, а радость и отчаяние чередоваться в стремлении достичь равного партнерства… Нет. Никакого отношения к любви все это не имело.

Примерно в то время, когда началась подготовка к отъезду Саскии, меня начала обуревать какая-то тревога, придававшая всему новую окраску. Я объясняла это радикальной переменой, которая предстояла мне в жизни, — своего рода суррогатом менопаузы — и, обсуждая с Саскией подробности ее будущего путешествия, думала о миссис Мортимер, о ее завидном спокойствии. Я мечтала достичь такого же состояния, стать абсолютно самодостаточной женщиной, находящейся в полном согласии с самой собой, и так дожить до конца своих дней. У нее были ее коллекция, ее дом, повседневная рутина и приходящая домработница. Казалось, нет ничего, чего бы ей недоставало.

За годы знакомства мы весьма сблизились. Однажды, когда я ей принесла очередную работу и мы пили херес, я высказала свою мечту вслух:

— Если бы я могла на склоне лет стать такой же умиротворенной и довольной, как вы, то была бы счастлива.

— Да, — ответила миссис Мортимер, — но для этого весьма важно оказаться прикованной к инвалидному креслу. Не отрекайтесь от собственной жизни. Вы вдвое моложе меня, у вас пара отличных ног, чтобы еще побегать. Пользуйтесь этим. Все имеет свой конец, в том числе и херес. — Указав на бутылку, она цокнула языком и протянула свою рюмку. — Деньги облегчают жизнь, — добавила она. — Очень облегчают. Но вы должны помнить, что мне, поскольку я была замужем, никогда не приходилось срабатывать самой.

— Аминь, — подытожила я.

— Вы никогда не думали о том, чтобы избавиться от мастерской и заняться чем-нибудь полегче?

Я улыбнулась. Если коллекция этой дамы отличалась острой современностью, то образ мыслей, напротив, оказался весьма старомодным. Когда происходил этот разговор, мне еще несколько лет предстояло содержать Саскию, поэтому, даже имей я достаточную мотивацию, вопрос миссис Мортимер был лишен смысла.

— Это невозможно, — ответила я.

— Вы лишаете себя удовольствия, — сказала она. — Разве для вас это не важно?

Я подумала про бельевой шкаф и снова улыбнулась:

— Не очень.

— Это неправильно, — задумчиво произнесла она и пригубила херес из маленькой хрустальной рюмки. — А вот я в молодости повеселилась всласть!

Я опять не смогла сдержать улыбки, усомнившись в том, что ее представление о веселье хоть в какой-то мере соответствует тому, что мне только что вспоминалось.

Тем не менее я действительно в конце концов продала мастерскую, но отнюдь не из соображений гедонизма. Экономический климат — точнее, плотный экономический туман, накрывший меня, — заставлял прилагать неимоверные усилия, так что, когда грек-киприот, хозяин цепи окантовочных мастерских, предложил выкупить мой бизнес, у меня практически не было выбора. С тех пор я стала просто менеджером и, к собственному удивлению, радовалась этому. Впервые не приходилось тревожиться о вероятных убытках. Это напоминало освобождение от головной боли, которой ты страдал, не отдавая себе в этом отчета до тех пор, пока не избавился от нее.

Когда Саския решила навестить отца, она честно сказала мне об этом, и, также как в случае с продажей мастерской, меня удивило, насколько легко оказалось согласиться. Некоторое время они переписывались, а однажды раздался телефонный звонок. Я сняла трубку. Неуверенный голос — с легкими трансатлантическими обертонами — спросил:

— Маргарет?

Узнав Дики, я набрала в легкие побольше воздуха и ответила:

— Да, Дики.

— Как поживаешь?

— Хорошо. Сейчас позову Саскию.

— Хочу поблагодарить тебя… — начал было он, но я перебила: