Любовник на двоих - [24]

— Сволочь! Ты положила ее на дорогу, да?

Она кивнула.

Я опрометью бросился в сторону дороги.

Поезд все приближался, заглушая шум моря.

Я бежал так быстро, что во мне исчезли все чувства и мысли, я ощущал лишь, что я бегу, и думал, что должен во что бы то ни стало успеть. Я обегал кусты и деревья, поднимался и спускался по пригоркам, и перед глазами у меня была одна Ева, которую нужно было непременно отыскать, опередив поезд…

А я ведь даже не знал, с какой стороны он подходит: он шел здесь по кривой, огибая большой холм, отражавший шум локомотива.

Но я знал, что он приближался.

Наконец я оказался у подножия холма и, перескочив через проволочное заграждение возле самой железной дороги, мгновенно сбежал по насыпи. Острые булыжники больно кололи босые ноги, но я не чувствовал этой боли.

Поезд подходил справа. Сигнальные огни были уже совсем яркими, виднелись клубы дыма.

Я бросил взгляд на сверкающие рельсы, залитые лунным светом.

И тут я взвыл.

Между мною и поездом на полотне лежала она…

Я всей грудью вдохнул воздух — больше уже такой возможности не представится — и рванул вперед, к Еве. Откуда только сила в ногах взялась!

Я несся стремглав, не думая совершенно об ужасной опасности, которой сам подвергался, — перед глазами лежал на рельсах парализованный да еще и одурманенный снотворным человек.

Сквозь шум поезда я расслышал вдруг за собой крик Элен:

— Ви-и-и-иктор! Не надо!!! Не надо! Виктор!

Но это еще больше меня подхлестнуло.

Какую же черную душу нужно было иметь, чтобы желать в такой момент смерти своей сестры!

Поезд был уже почти рядом. Свет сигнальных огней заливал на рельсах свет лунный.

Теперь уже я прыгнул — нет, пролетел в прыжке эти последние метры — и оказался наконец возле Евы.

Что было потом, я уже не чувствовал. С этого момента все смешалось в моей голове…

Все, что я помню — это проглоченный горький угольный дым, жар в спину и невероятный грохот, обрушившийся на мою голову.

Задыхающийся, опустошенный, совершенно обессилевший, я потерял на насыпи сознание.

Когда я пришел в себя, то сразу же почувствовал, что прижимаю к груди своей Еву — она горячо дышала мне в лицо.

Я осторожно положил Еву на насыпь и встал. Мне казалось, я уже никогда не смогу дышать нормально. В груди у меня словно угли горели. А уж дрожал я, наверное, как никто никогда в этой жизни…

Прохладный воздух немного успокоил меня. Дыхание потихоньку приходило в порядок. Я вытер рукавом пот со лба…

Потом я стал трясти Еву, пробуя разбудить ее. Но после той дозы снотворного, которой оглушила ее Элен, сделать это было невозможно…

Тогда я подхватил ее на руки. Может быть, так и лучше, подумал я: несчастная не заметит сразу же после пробуждения весь ужас произошедшего.

Пошатываясь, я нес ее вдоль насыпи до того места, где дорога наиболее близко подходила к территории особняка сестер Лекэн. Только теперь я стал чувствовать, как мертвели у меня от слабости ноги и вообще все тело.

Я нес Еву на руках и плохо видел, что у меня под ногами. Наконец я решил переложить ее на спину. Это, пожалуй, должно было облегчить мою дорогу в лесу.

Остановившись, я начал перекладывать беднягу на спину — и тут…

И тут я заметил на насыпи что-то темное и большое.

Я наклонился немного и понял: это было искромсанное тело Элен.

Глава 13

Наверное, она решила, что я попал под локомотив, непродолжительное оцепенение стоило ей жизни.

Рана на груди была огромная и очень глубокая. Одна нога была почти оторвана. Но лицо осталось неповрежденным. Оно было спокойным, и на нем, казалось, застыла какая-то странная улыбка. Впрочем, не напрасный ли это труд — разгадывать тайны масок смерти?

Положив Еву на насыпь, я присел на колени возле мертвой Элен.

— Так это ты была тогда в ночной машине? — пробормотал я. — Ты, измученная затворничеством?..

В какой страшный клубок связались теперь мои чувства к ней!

Но нужно было идти. Жуткая боль в ногах напомнила мне об этом, и я оторвал свой взгляд от изуродованного тела все еще любимого мной человека.

Нужно было думать о жизни, которая продолжалась. Жизни своей и жизни, бившейся в сердце рядом.

Я взвалил себе Еву на спину и двинулся в сторону дома.

Я положил ее на кровать, потом раздел и накрыл одеялом.

Затем тщательно почистил ее одежду и повесил на спинку стула. Что еще?.. О, да!.. Я вымыл из стакана в ванной комнате все остатки снотворного и лишь потом пошел в свою комнату. Свет я нигде не выключал. Пусть лучше Амелия увидит утром дом таким. Показания о таком зрелище только подкрепят версию о самоубийстве… Подумают — по меньшей мере, я на это рассчитывал, — что Элен действовала, подавленная ночной депрессией…

Стоит ли говорить вам, что я так и не смог сомкнуть глаз? Я вздрагивал от одного только боя часов и особенно, когда возле холма проходили поезда.

Перед глазами все время стоял труп моей вчерашней невесты.

Бедная Элен! Как она, должно быть, страдала, прежде чем прийти к такому вот концу!..

Мне страшно становилось при одной только мысли о том, сколько же ненависти к своему постылому существованию накопилось в ее сердце за все эти годы, — мысль за мыслью, день за днем — в доме, казалось бы, предназначенном для счастья!.. Но вести себя так, как она, могут разве лишь дикари, живущие в хижинах в недоступной глуши, а не люди, подчиняющиеся законам совести и справедливости… И высшая справедливость вмешалась в трагический ход событий…