Любовник № 1, или Путешествие во Францию - [52]

Целый день он ходил вдоль и поперек, поражаясь размерам города. Он шел, задрав голову вверх, пьянея от вертикалей, этого устремления ввысь, от этих падающих теней и скопления света. Он шел по авеню, как по глубоким долинам, останавливаясь, чтобы выпить бульона в лавочках, затерявшихся у подножия гор. Он шел прямо, просто созерцая: дым из труб городской теплоцентрали, высокие стены поперечных улиц без солнечного света, вид на небоскребы сквозь деревья парка. Он поднялся по 5-й авеню до катка Рокфеллеровского центра, где люди кружились на льду под звуки старой джазовой мелодии, транслируемой через репродукторы. Глядя на пары, скользящие под заостренной перспективой небоскреба Рокфеллер-центр, Дэвид представлял себе былую красоту Нью-Йорка, поэтичную зиму тридцатых годов: город, придумывавший дивные украшения в деревенском стиле, как Париж 1900 года с его Марсовым полем, кукольными театрами и берегами Марны.

С наступлением ночи он увидел черные дома в нижней части города, дымящие трубы, деревянные бочки для сбора дождевой воды, как пауки, поставленные на крыше, ржавые лестницы, спускающиеся по фасадам домов. Он нырнул в Кэнал-стрит, кишащую людьми у прилавков с гвоздями, винтиками, транзисторами. Идя по ухабистым шоссе, вдоль пустырей Ист-Хьюстона, мимо толкучек под открытым небом с подержанными вещами, мимо бистро, где можно перекусить за один доллар, он думал: «Ах, какой чудный беспорядок, ах, великая неизвестность!» Он любовался пластиковыми пакетами, разносимыми субботним холодным ветром, промасленной бумагой, висящей на ветвях деревьев, этой внешней небрежностью, этими признаками жизни и ее отбросами, которые, казалось, заполонили весь город. Тысяча судеб в толпе, которая спекулировала, брела, волновалась: население, вынужденно собравшееся в центре мира, подобно тому как в свое время провинциалы, рискуя всем, стекались по железным дорогам в бальзаковский Париж.

Проехав на такси 110-ю стрит, он углубился в неухоженные с разбитыми стеклами кварталы иммигрантов из стран третьего мира. Один негр в лохмотьях толкал другого в инвалидной коляске в бывшем квартале Спэниш Гарлем; мальчишки танцевали на улице вокруг ударной установки. Эти рушащиеся дома и кучи мусора перекликались с небоскребами и с роскошными магазинами, как другая правда о мире, в котором мы живем. Дэвид очнулся от долгого сна. В Париже цивилизация устояла, как сохранился на прежнем месте госпиталь. В Манхеттене все смешалось в спешном беспорядке. Раскаленные трубопроводы большого города повсюду лопались. Между Ист-Ривер и Гудзоном, в этом городе дня и ночи, среди клаксонов, разносчиков, пешеходов, среди смешения рас, цветов, языков; перед местными бакалейными магазинчиками, мелкими ремесленниками, спекулянтами различного рода в силу жизненной необходимости и постоянного кризиса он снова узнал городской шум.

* * *

Прекрасная кухня, превосходное обслуживание. Люди, с которыми мы встречаемся, кажутся нам умными, чувствительными, образованными. Наши разговоры часто затягиваются до полуночи. Но хорошее вино, фруктовый сок и слабые наркотики гарантируют нам восхитительные ночи. Мы засыпаем на рассвете в объятиях по своему выбору. Днем, витая в облаках, мы наудачу встречаемся с родственником или старым другом. Умершие взволнованно поздравляют нас. Мы плачем, радуемся, вспоминаем прошлое и говорим себе, что отныне нет ничего невозможного. Мы одновременно чувствуем себя детьми, взрослыми и стариками и благодаря этим ощущениям испытываем полноту жизни.

Вначале ощущение вечности пугало меня. Я боялся, что мне станет скучно, как этим рантье, что топят в вине отсутствие воображения. Здесь же алкоголь не убивает, не ранит, не обезображивает, не вызывает мигрени. Все субстанции растекаются по телу как стимуляторы, и с утра до вечера перед нами стоит только одна цель: удовольствие…

* * *

Я всегда любил рассказы о рае. В старом черно-белом фильме Фернандель внезапно выныривает из облаков с двумя белыми крыльями на спине. И разглагольствует о радостях вечной жизни. Каждый раз, когда я лечу на самолете, я смотрю в иллюминатор на это живописное дымчатое хлопковое море, где всегда светит солнце. Мне хочется верить, что рай находится именно здесь, на самом небе, как обсерватория. Блаженные резвятся и наблюдают в телескопы повседневную жизнь землян, которые когда-нибудь присоединятся к ним.

Сегодня днем я лежу в шезлонге на крыше нью-йоркского отеля, и мне кажется, что я парю над миром, охватывая взглядом все пространство и историю. Вон там, где океан, набережные Гавра и парижский поезд («единственный истинный рай — это Париж», как поется в куплете из оперетты); здесь, у моих ног, жизнь, которая неистовствует, рушится, строится.

Дремля в облаках, я смотрю на жизнь как на сон наяву, который ведет нас из одного места в другое, от одной встречи к другой, с некоторым сходством, с некоторыми продолжительными переживаниями. Наша жизнь похожа на ту, о которой мы мечтаем. Мой рассказ имеет соленый привкус моря; он перебирается с одного берега Атлантики на другой, ненадолго задерживается на парижских бульварах и бежит от бешеной собаки… Все эти приключения взаимосвязаны, и уходящее время кажется мне не таким трагичным, если смотреть на него как на рассказ, в котором я скольжу от одного эпизода к другому с любопытством путешественника.